А Инмей никто переименовывать не собирался. Просто все близкие звали малышку Меей, Меечкой, и никак иначе.
И на этом не заканчиваются истории, связанные с именами. Дмитрий Быков в своей книге приводит длинную цитату про дядю Рафика из рассказа «Утро красит нежным светом» и недоумевает, отчего это Окуджава переименовал в рассказе Рафика в Бориса? Объяснение нашлось в арбатской домовой книге. Оказывается, не было никакого дяди Рафика вообще, а был именно Борис[15]. Во всяком случае, по документам. Но что-то заненравилось настоящее имя семье, и все стали звать его Рафиком. И постепенно его настоящее имя было забыто.
Степан Налбандян и его жена Мария
Очень скоро на смену радости от рождения нового члена семьи пришла горечь расставания с другим: в Тифлисе умирал Степан Налбандян. Он чувствовал приближение смерти и хотел увидеть всех своих дочерей. Ашхен, только недавно приехав оттуда, снова поехала в Тифлис — проститься с папой. Степан уже не вставал и всё спрашивал про Сиро, приедет ли она. Вернувшись в Москву, Ашхен сказала сестре, что отец очень хочет её видеть, и та, взяв с собой месячную Меечку, тоже поехала попрощаться.
После смерти Степана Марию Вартановну ничто больше не держит в Тифлисе, и она окончательно переезжает к Ашхен. Тут она, кроме Ашхен, успевает помогать и Сиро, тем более что Меечка у той родилась очень слабенькая, болезненная. Врачи советовали для укрепления здоровья кормить её свежей клюквой, а единственное место, где можно было тогда купить клюкву, был рынок в Тушино, за городом, куда Сиро и ездила через день, по три часа добираясь на перекладных. К тому же, жить с Мишей ей было всё трудней и трудней, дурная наследственность всё сильней и сильней в нём проявлялась, но Сиро надеялась на чудо.
Сиро, Инмей (Мея), Ашхен, Булат, Мария Вартановна и Витя
А в Тифлисе из большой семьи Налбандян оставались только Сильвия и Рафик.
Зимой 1934-го Шалва приезжает в Москву — он избран делегатом XVII съезда партии с правом совещательного голоса. Его сестра Мария Окуджава рассказывала двоюродному брату Васе Киквадзе:
— В дни работы съезда Шалва часто навещал меня на Валовой улице. От доклада Сталина он был в восторге, сказав: «Сталин настоящий лидер и единственный человек, кто оберегает нашу партию от врагов. Его политическая и практическая деятельность огромна. Сталин — подлинный вождь. Речи Каменева, Радека, Ломинадзе, что каялись, не были искренними до конца. Троцкий пишет пасквили на революцию, партию. Я не допускаю, что революционер мог обливать революцию грязью». В один из вечеров Шалва пригласил меня и двоюродного брата Гоги Киквадзе на оперетту «Весёлая вдова». Потом, провожая его в Нижний Тагил, мы много говорили на Ярославском вокзале об ошибочности его мнения о Сталине…
Вскоре после партсъезда 1934 года у Ашхен и Шалвы родился второй сын, названный Виктором. Ему посвящена одна из глав этой книги, и на его судьбе здесь можно было бы подробно не останавливаться, если бы…
Дмитрий Быков пишет:
Брат Виктор — отдельная и трудная тема в биографии Окуджавы; сам он до 1997 года не упомянул о нём ни разу, ни в стихах, ни в прозе.
О брате Викторе Окуджава не говорил даже в интервью — до такой степени табуирована была при его жизни эта тема. Особенно стыдиться нечего — Окуджава мог быть виноват перед первой женой, перед старшим сыном, хотя и тут у него есть смягчающие обстоятельства, но перед младшим братом чист.
К сожалению, автор не уточняет, почему особенно стыдиться нечего. Возможно, Дмитрию Львовичу известны какие-то смягчающие обстоятельства в отношении старшего сына Булата Шалвовича, — например, что взять его в семью категорически отказалась вторая жена поэта, но откуда известно, что он перед младшим братом чист?
Далее Дмитрий Львович пишет:
Пора назвать вещи своими именами — младший брат Окуджавы страдал душевной болезнью, что и предопределило его судьбу, одиночество и разрыв почти со всей роднёй.
Меня, знавшего Виктора Шалвовича лично, этот пассаж Быкова неприятно поразил и я высказался на эту тему на страничке, посвящённой Булату Окуджава в Интернете[16], и получил вполне дружелюбный ответ от Дмитрия Быкова, в котором он продолжал настаивать на своём.