Расслабленной походкой Холера миновал оторопевшую при виде него дворовую ребятню, даже кого-то походя похлопал по плечу, после чего вальяжно расположился на скамейке, широким жестом достал из кармана пальто папиросы «Кино» и закурил.
Было видно, что он находится в благодушном настроении, и потому первый шок от появления «великого и ужасного» прошел сам собой довольно быстро, хаотическое движение по двору возобновилось.
Сделав несколько затяжек и выпустив дым из ноздрей, Холера уравновесил козырек кепки указательным пальцем без ногтя и, обращаясь куда-то поверх голов, произнес:
— Ну что, кто с мной в пристенок?
И сразу наступила гробовая тишина, словно заговорили стены двора-колодца, словно разверзлись уста у глухонемого дворника Алима Файзуллина. Но нет, никто не ослышался, сам Холера предлагал сыгрануть с ним в пристенок.
— Повторяю еще раз: кто со мной в пристенок будет? — голос его повысился, но при этом не утратил своего абсолютно необъяснимого и даже какого-то отеческого радушия.
— Я буду! — шаг вперед сделал астенического сложения мальчик с большими темными, неулыбчивыми, словно бы остановившимися глазами.
— Ну и как тебя как зовут?
— Булатом.
— Грузин что ли?
— Да, — мальчик остановится ровно перед Холерой и уставился на него, не отводя глаз.
— Деньги-то есть у тебя, Булат? — Холера сделал ешё пару затяжек, закусил желтыми кривыми зубами папиросу, задвигал острыми потрескавшимися губами, затем неспешно встал со скамейки и в развалку подошел к кирпичной стене дома. Толпа почтительно расступилась перед ним.
— Есть деньги.
— Вот и хорошо, — сказал и протянул руку. Булат протянул руку в ответ.
Так всегда делали перед началом игры — прикладывали ладони и выбирали одинаковое расстояние между пальцами, чтобы все было по-честному и тот, у кого ладонь больше, не имел бы преимущества перед своим противником во время измерения расстояния между упавшими монетами.
— Не боишься? — Холера повертел своей огромной, как лоток совковой лопаты, ладонью перед лицом Булата.
— Не боюсь.
— Смелый шкет, — усмехнулся блатной, — я первый кидаю.
На самом же деле в тот солнечный мартовский день все было не так.
Первый кон взял Окуджава.
Потом кинул неудачно и проиграл.
Побледнел, почувствовал, как ярость и отчаяние одновременно приливают к голове, а Холера меж тем просто гонял папиросу из одного угла рта в другой, пританцовывал и напевал что-то типа:
И показывал всем дворовым эту самую «опытную руку».
А потом Булату вдруг повезло. Он взял кон, за ним еще, а потом еще. По толпе прокатился ропот изумления и недоумения — возможно ли такое, чтобы у самого Холеры выигрывать?
Улыбочка тут же и сошла с лица блатного.
— Ты что ж творишь-то, малец? — сплюнул папиросу, приноровился и кинул опять не лучшим образом, — а ну, дай ка я замерю.
Распластал свою огромную ладонь на полдвора и сгреб деньги.
— Так нечестно, — только и сумел проговорить, давясь от подступивших к горлу слез, Окуджава.
Двор одобрительно загудел в ответ.
— А ну ка, ша, черти! — добродушная наглость вновь вернулась к Холере, разве что с примесью какого-то хмельного идиотизма. Вихляющей походкой он подошел к Булату, размахнулся и со всей силы ударил его по лицу. Тринадцатилетний мальчик упал на землю, и из носа пошла кровь.
Из романа Б.Ш. Окуджавы «Свидание с Бонапартом»: «И вот в конце Арбата подлая природа надоумила меня завернуть в ближайший двор в поисках укромного уголка. Растреклятый дурень, оставив коня на улице у самых ворот, углубился во вдор, там дом с заколоченными ставнями, справа каретный сарай с антресолью и распахнутой дверью, я это запомнил, свернул за сарай, и тут… из-за угла с диким криком кинулся мне навстречу пьяный мужик с красными глазами, замахнулся и ударил ржавой острогой… Когда я очнулся, никого рядом не было. Крови натекло с полведра, ей-богу».