А мы посмотрим теперь, что вспоминает коллега Булата Шалвовича из другого «лагеря» — Лидия Петровна Брыленко:
— Вы знаете, он какой-то был своенравный. Он осознавал, что хорошо знает, что хорошо умеет… А ребята его отлично понимали, он объяснял доступно, просто. И умел вовремя остановить урок, дать им расслабиться, перейти от основного к простенькому, а потом в это простенькое опять вклиниться, продолжить урок — вот это у него неотъемлемо. Но это не каждому доступно. Ведь для того, чтобы отвлечь ребёнка от урока, надо знать, чем и как, чтобы потом не выбить его совсем из колеи-то. А то ведь он отвлечётся, а потом уже всё, уже расслаблены дети, уже всё…
Впрочем, насчёт «лагеря» — это, конечно, преувеличение, никакой конфронтации с другими учителями у новичков не было. Была конфронтация с директором, с завучем, с заведующей районо, это точно. Ну а другие просто не хотели портить отношения с начальством и поэтому с командой молодых дружить остерегались.
А ещё рассказывала Лидия Петровна Брыленко, как однажды учителя побывали на открытом уроке у Окуджавы. И не то чтобы директор послал их в надежде как-то «прищучить» главного смутьяна, нет, просто самим учителям захотелось посмотреть, как же это: и тишина у него в классе, и ученики обожают учителя. Пытали они его, пытали, как это ему удаётся поддерживать порядок в классе, и наконец он пригласил их к себе на урок литературы. Кроме Лидии Петровны, свободны в это время были ещё две учительницы, втроём они и пошли. Войдя в класс, они удивились, как смирно, положив руки на парты, сидели дети. Поздоровались, и Булат Шалвович рассадил коллег: одну за первую парту, другую в середину класса и третью — за последнюю.
Домашнего задания спрашивать не стал, а сразу начал рассказывать ребятам что-то, не имеющее отношения к теме урока, но настолько интересное, что класс слушал его, затаив дыхание. И вдруг постепенно, незаметно он перешёл непосредственно к теме урока. Но и это рассказывал не так, как в учебнике, а по-другому, по-своему. Дети и не заметили, как один рассказ сменился другим, и продолжали слушать учителя с неослабевающим вниманием.
Закончив, он произнёс: «А теперь, ребята, давайте повторим то, что я вам сейчас рассказал». И стал вызывать учеников. Они выходили один за другим и повторяли чуть ли не слово в слово всё, что им рассказал учитель с начала урока, а он сразу ставил оценки. Потом дал задание на дом, и на этом урок закончился.
И тут коллеги поняли, почему он не спрашивает домашние задания:
— Потому что ребята по ходу дела усваивают всё на уроке, — сказала Брыленко.
Урок произвёл большое впечатление на коллег. Особенно их поразила тишина в классе. Позже Окуджава провёл с ними длительную беседу, и похоже, что строил он её так же, как с детьми… До сих пор Лидия Петровна вспоминает слова, которые он сказал после урока:
— Если у ученика есть дисциплина, у него будут знания. Если он не сидит, а крутится и вертится на уроке, то какого бы вы к нему преподавателя ни поставили, знаний ребёнок всё равно не получит.
Звучит корявенько, но это изложение Лидии Петровны. Она говорит, что этот разговор остался в её памяти и помогал ей в работе до самой пенсии.
Конечно, ребята довольны были. И оценки по литературе, как правило, были неплохие. Но вот по русскому языку… Диктант — и куча двоек. Ещё диктант — и опять куча двоек. А ребята всё равно любят своего учителя. Ребята-то любят, но вот директор таких оценок терпеть уже никак не мог, — это же резко влияло на общую успеваемость по школе. И снова, как в Шамордине, — разговоры, уговоры: вы, мол, уж там не усердствуйте насчёт двоек…
Куда там! Директор и так и сяк, но все его слова — как об стенку горох! Ну, ничего, Михаил Илларионович ещё отыграется…
И тут мы подходим к очень важному вопросу. Каким же всё-таки учителем был Булат Шалвович Окуджава — хорошим или плохим? Вот именно так — хорошим или плохим, потому что средних оценок здесь не может быть, и вот почему. Дело в том, что, по мнению большинства его бывших коллег, и здесь, и в предыдущей школе (забегая вперёд, заметим, что и в следующей, в Калуге, да и дальше тоже) — педагог он был весьма и весьма неважный. А некоторые просто говорили — тихо так, доверительно — что педагог он был никакой.