Но… не наш он всё-таки был человек. Было в нём что-то такое несоветское. А ведь тогда он ещё был идеологически вполне верно настроенным молодым человеком и ещё искренне верил в правильность ленинского учения.
Так что же он — не понимал, чего от него хотят? Зачем направо и налево ставил двойки, когда от него требовали стопроцентной успеваемости? Зачем учил детей думать в стране, где требовалось не думать, а только исполнять?
В том-то и дело, что не понимал. В нём действительно сразу было что-то не то, хоть сам он об этом мог и не догадываться. Что это было? Обострённое чувство человеческого достоинства, а может быть, неумение или нежелание ходить строем?
…Через несколько лет, когда стали появляться его песни, они вызвали бурную ненависть кремлёвских идеологов, и не случайно.
…Чем же я вам не потрафил, чем же я не угодил?
Сочинял-то он обычные, как ему казалось, лирические и шуточные песенки, а они оказались какими-то антисоветскими. Не по содержанию, нет, но по духу своему, по сути. Они заставляли слушателя задуматься, — может быть, впервые задуматься не о стране нашей великой, в которой жизнь становится с каждым днём всё лучше и веселее, и не о каком-нибудь герое или ударнике, а о себе. И слушателю, может, впервые стало жалко не Павлика Морозова или Павку Корчагина, а себя, и он заплакал, слушая эти песни…
Конечно, и прежде люди задумывались о своей судьбе, и плакали, и горевали. Но так, чтобы в песне как будто именно про них написано было, да так пронзительно, да так нешуточно… Это был шок.
И думается, эти песни нанесли коммунистической идеологии такой значительный моральный урон, который мы и сейчас ещё оценить до конца не в состоянии.
А он этого не понимал. Он недоумевал и обижался.
Так, наверное, недоумевали и обижались в своё время Михаил Афанасьевич Булгаков и Андрей Платонович Платонов, когда их клеймили и не печатали их произведений. Они писали искренне и искренне надеялись, что их произведения нужны этой стране.
Но враги Булата понимали суть его песен, а может быть, просто интуитивно чувствовали её. И, не зная, к чему придраться, обзывали их то упадочническими, то блатными… Один только композитор В. Соловьёв-Седой выразил более или менее близко суть этих песен, обозвав их «белогвардейскими». Не в том, конечно, смысле, что Булат Окуджава воспевал белое движение, а в том, что песни эти были чужды самому советскому строю.
Впрочем, нам пора вернуться в Высокиничи.
А тут, пока мы занимались некоторыми изысканиями в литературоведении, подошёл главный государственный праздник — 7 ноября. И хотя день был выходной, на учителей возлагались особые обязанности. Так как Высокиничи были районным центром, полагалось проводить демонстрацию. Учителя должны были подготовить своих учеников, обеспечить, что называется, явку и вместе с ними дружною колонной (так и хочется сказать — толпой) пройти до Доски почёта с портретами передовиков и передовичек на главной площади.
Но у молодых учителей на этот день были другие планы. Они соскучились по дому, по родным и решили съездить в Москву, благо день выходной. К тому же, можно было уехать накануне, сразу после уроков. Пошли с просьбой к директору, но тот категорически отказал. Не получив разрешения, учителя всё же собрались и под предводительством единственного в их компании мужчины — Булата Шалвовича — демонстративно вышли на дорогу ловить попутку. До Москвы было сравнительно недалеко, километров сто.
А после праздника вышли как ни в чём не бывало на работу. Директор был страшно зол, но ничего не попишешь, КЗОТа они не нарушили, прогула не совершили.
…Несколько лет назад архив Жуковского (прежде Высокиничского) районного отдела народного образования сгорел, и теперь многие документы того времени утеряны навсегда. В частности, установить, кто и когда устроился на работу, кто и когда уволился, какие директивы РОНО спускал в школу и какой была обратная связь, невозможно. К счастью, в новой Высокиничской школе сохранилась книга приказов за тот период. Конечно, все приказы касаются исключительно внутренней школьной жизни, но — спасибо и на том — кое-что интересное мы можем из них почерпнуть.