Орудуя наверху, Ероха смотрел, что делается на соседних судах. Он ощущал свою новорожденную сопричастность к флоту, и уже родилась в душе естественная морская ревность: все ли у нас лучше, чем у них? Зрение у него было отменное, и он разглядел, что на «Мстиславце» с понурым видом стоит у фальшборта Михайлов. Потом капитана, видать, окликнули, он повернулся и поспешил на зов, а еще четверть часа спустя Ероха увидел, как тот спускается в шлюпку с «Иоанна Богослова», где стоял Майков.
«Обедать собрались», – подумал Ероха и оказался прав.
Горе горем, а здорового моряцкого аппетита никто не отменял. Пока была возможность лакомиться на берегу в трактире, а не терпеть осточертевшие произведения судового кока, грех было не воспользоваться.
Он невольно высматривал сверху тот желанный и недоступный трактир. И замечтался, и тут услышал зверский рев Тараканыча и отборный, с вывертами, мат:
– Ах ты, блядь, семитаборное охреневшее блядепробоище отцов наших гнойных и помойных, мать твою ети раз по девяти с перевертом в перехлест из поворота в перекос, и через гвоздями забитый клюз обратно в загробные рыданья!
К немалому изумлению боцмана, Ероха от счастья расхохотался прямо по-младенчески: он окончательно осознал, что вернулся домой. И тут же он вспомнил свое мысленное обещание.
Осуществил задуманное Ероха ближе к вечеру, подойдя к Тараканычу и встав перед ним со смиренным видом:
– Мне бритва нужна.
– Зачем? Пока суд да дело, походишь небритым. К портовым блядям бегать все равно не позволю.
– Мне голову обрить. Как раз затем, чтобы никуда не бегать, пока не образумлюсь, – честно ответил Ероха. – Иначе опять собьюсь с панталыку.
– А сам сможешь?
– Смогу.
– Ну-ну…
Тараканыч выдал бритву и тазик для пены, но еще и публику собрал – поглазеть на потешное зрелище.
У матросов хватило ума принести ножницы, и густые черные кудри полетели на палубу.
– Сжечь! В воду нельзя – дурная примета! – решили матросы, а Тараканыч предупредил: – Коли хоть один волосок на палубе останется, участники комедии будут ее вылизывать языками!
Потом Ерохину голову намылили и общими усилиями обрили.
– Ну, турок! – загоготала публика, увидев, что получилось. – Брюхо бы пошире – и вылитый турок!
– Ему не минаветы танцевать, – высказался Тараканыч. – Всех бы вас вот этак – до сизого черепа!
Так началась Ерохина служба в должности рядового матроса. Однако Змаевич незаметно за ним приглядывал, предупредив Тараканыча, чтобы винного довольствия новому приобретению не выдавали.
Ждали знака со дня на день – и дождались. Государыня объявила войну шведскому королю Густаву. Вмиг эта весть облетела Кронштадт, и сразу начались строгости, поскольку не завтра, так послезавтра должен был явиться еще один документ – указ адмиралу Грейгу о выходе в море.
Ероха драил гондек, когда к нему быстро подошел Змаевич.
– Жду у трапа, – шепнул он, незаметно показав рукой.
Бросив швабру, Ероха поспешил в указанное место.
– Господин Ерофеев, у меня есть для вас поручение. Нужно доставить в Санкт-Петербург пакет. Я поехал бы сам, но война – не могу покидать Кронштадта. С боцманом я сам договорюсь. Дело очень важное. Можете?
– Конечно, господин Змаевич. – А что еще мог ответить Ероха человеку, который протянул руку помощи и взял его на борт?
– Ступайте, переоденьтесь.
– Не во что.
– Да? Через час подойдите сюда же, мой Парамон даст вам узел с платьем, деньги и пакет. Он же отвезет вас на шлюпке к пирсу. На пакете ничего не написано, передать же его следует господину Нерецкому, что проживает во Второй Мещанской против губернаторского дома, спутать невозможно. Передать только в собственные руки. И, не дожидаясь ответа, – тут же назад. Сейчас между столицей и Кронштадтом отменное сообщение, везут провиант, волонтеров, добраться будет легко. Бог в помощь!
И ни слова не сказал Змаевич о необходимости соблюдать трезвость. Ероха оценил это и за четверть часа до указанного срока уже караулил Парамона.
В узле оказалось старое матросское платье – короткий зеленый кафтан, того же цвета камзол и штаны шире обычных, перехватываемые под коленом тесьмой. Было и чистое исподнее, и чулки, и башмаки, но главное – круглая шапка с околышем, чтобы прикрыть сизый череп.
– Пакет в узле, – сказал Парамон и передал деньги – восемьдесят копеек. – Идем скорее.