— А новенького приставь.
Слуга кивает на меня, а Федоскин, заметив, что ливрея на мне чистая, я аккуратно подстрижен и не урод, говорит:
— Ничего, пригож паренек. На поднос пойдет. Ты, кстати, чей человек?
— Холоп светлейшего генерала Шереметева, Никишка, его личный слуга, — не задумываясь, отвечаю я. — Прибыл со своим господином на празднество и отправлен на кухню.
— Ну, это хорошо, — кивает ключник. — Как напитки разносить нужно, знаешь?
— Да, Николай Спиридонович.
— Вот и хорошо. Бери поднос и на место Семки становись.
— Слушаюсь.
Спустя десять минут, причесанный и почищенный щеткой, с подносом в правой руке, я перемещался по залу, видел множество знаменитых личностей своего времени и стал свидетелем того, как царевич Алексей показал свой норов и обозвал светлейшего князя Меншикова пирожником и холопом. Молодец, царевич, не ошибся я в нем, имеется у него потенциал, чтобы человеком стать.
Весь зал во время этого конфликта замер, и я, подобно всем слугам, тоже. Застыл рядом с месторасположением императора Петра, человека, которого я был готов убить, наблюдал за его реакцией, и даже, находился рядом, когда он снял с моего подноса бокал с вином. Затем пришлось уйти на кухню за новой порцией напитков, и про то, что у государя случился апоплексический удар, я узнал только когда возвращался обратно.
Цель ускользнула от меня, и теперь она находится под усиленной охраной и присмотром нескольких человек, к Петру не пройти. Что делать? Надо уходить и, затесавшись среди гостей и их слуг, которые покидали дворец, я направился во двор. Однако на основных выходах уже стояли двойные караулы и тайные агенты. Кинулся к черному ходу, но и здесь все перекрыто.
Свободным оставался только путь через сад, но когда я туда направился, меня окликнул ключник Федоскин:
— Эй, Никишка. Своего хозяина потерял?
— Точно так, Николай Спиридонович. Ни его, ни остальных слуг не вижу.
— Они в левом крыле, в гостевых покоях, третья большая спальня по коридору справа. Государь, вот беда-то, какая, благодетель наш, приболел, так хозяин твой у нас ночевать останется.
— Все понял, Спиридоныч.
Я кивнул ключнику, развернулся к нему спиной и, чувствуя его взгляд, который провожал меня, спокойно направился в левое крыло.
Основной коридор ответвлений до самого конца не имеет, и иначе, чем через окно одной из комнат, эту часть дворца не покинешь. Пришлось идти до упора и, приготовив пару фраз о том, что заблудился, я вошел в отведенное для генерала Шереметева помещение. На мое счастье здесь никого не было, и я направился к окну, которое, вот же удача, выходило в сад. И только я приготовился к тому, чтобы его открыть и слинять, как услышал, что в комнату входят люди. Не долго думая, нырнул под широкую кровать, и затаился.
В спальне появились двое, и один человек спросил другого:
— Борис Петрович, мы здесь одни?
— Да, Федор Юрьевич, — ответил второй, — одни. Слуги на конюшне, карету мою чистят, совсем обленились, дармоеды.
— Раз так, то давай говорить прямо и без обиняков, ты меня давно знаешь, и мы с тобой через многое вместе прошли. Ты со мной?
— Разумеется. Меншиков, холопская морда, слишком многое себе позволяет, ворье. Мне с ним не по пути. Да и шлюху, которая мою постель согревала, на престоле российском я видеть не желаю. Надо законного наследника, Алексея Петровича, на трон сажать.
— Я тоже так считаю, и потому вместе держаться станем. Только Алексашка, пес поганый, уже опередил нас. Мои люди с дворцовых караулов сняты и в казарме сидят, а гвардейцы все за него стоят. Завтра в полдень будем решать, кто следующим государем всероссийским станет, а наших сторонников, наверняка, во дворец не вызовут. Мы можем проиграть.
— И что делать?
— Я верных и ловких людей в город послал, к местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому. Надеюсь, что они пройдут, митрополит не растеряется и все в нашу пользу сладится.
— А если нет?
— Тогда придется признать власть Екатерины и Меншикова. За них Брюс, Головкин, сенаторы и чиновники, гвардейцы и драгунские полки, которые за городом стоят. Твоя армия сейчас к Туле шагает, а у меня надежа только на свой Приказ, на церковь и на московских людей. Удастся горожан поднять, мы выиграем, а нет, то Алексей скоропостижно скончается, от горя по любимому батюшке.
— Ой, Господи, что на Руси Святой творится. Хотел от мирской суеты уйти и в монахи постричься, а все никак, то покойный Петр Алексеевич не отпускал, то заботы. Будем надеяться на божий промысел и помощь Господа нашего, а более ничего и не остается. Пойдем к ложу императора?