— Ваш навар, господин хороший!
Сверкнув непролившимися слезами, Тася вскочила:
— Я ухожу!
— Постой! — Михаил вытащил из нагрудного кармана деньги за ужин, положил на стол рядом с «наваром» и кинулся вслед за ней.
Щеки Таси горели, она торопливо шагала по аллее, шмыгая носом. Если б можно было провалиться сквозь землю прямо сейчас же, под его ногами, она бы с радостью сделала это!
Михаил забежал вперед и, раскинув руки, встал перед ней:
— Постой же, Тася! Прости меня! Пожалуйста!
— Вы хотели меня смутить? Смутили! — Она не глядя отстранила его, смахнула слезу.
— Простите же меня! Настроение дурацкое. Я просто сбрендил! Натуральный псих с четырех часов дня. Ударьте, ударьте меня — заслужил!
Обойдя его, она быстро шла куда глаза глядят, пылая обидой и возмущением. Оказалась на площадке, окруженной каменной балюстрадой. Фонарь освещал лавку под старой липой, белые балясины перил, а за ними дышала речной прохладой бездонная тьма. Тася подошла к парапету, глянула вниз и отпрянула — далеко внизу, играя лунным серебром, нес могучие воды Днепр. Слезы хлынули потоком. Михаил подошел и накрыл ее плечи своим форменным кителем. Она сбросила его.
— Выходит, прощения нет? — В голосе Михаила прозвучала угрожающая нота. — Что ж! Пусть будет так! Вы привели меня как раз в нужное место. — Он снял ремень с бляхой Первой Александровской гимназии, начал торопливо расстегивать сорочку и остановился: — А, плевать! Труп, выуженный из воды, отлично выглядит в белой рубахе. — Он вспрыгнул на парапет, за которым начинался крутой обрыв. — Так, значит, вы не прощаете меня? Вы хотите, чтобы я навсегда ушел со своей тайной? — Михаил повернулся лицом к обрыву. Ветерок парусом надул рубашку, разметал светлые пряди. Простите меня и прощайте! — Он быстро перекрестился и глубоко вздохнул.
— Перестаньте паясничать! — Тася подняла к нему мокрое лицо. — Вы мучаете меня, и непонятно за что! — Она схватила его за руку: — Слезайте сейчас же. Вы сумасшедший!
Михаил спрыгнул с парапета и, схватив ее руку припал жаркими губами к похолодевшим пальцам. Потом завладел второй рукой, прижал Тасины ладони к своим щекам. Закрыв глаза и слегка раскачиваясь, торопливо заговорил:
— Сегодня я увидел тебя — и все перевернулось. Все! Едва увидел — узнал: это ты! Ты, и ничего с этим не поделаешь. Что бы дальше ни свершилось, этот день и эта встреча — мой пожизненный праздник. Только… — Он открыл глаза и удержал в руках ее ладони. — Только… Знай это наверняка, знай это навсегда — мы больше никогда не расстанемся. Посмотри! — Он поднял лицо. — Столько звезд! Я призываю их в наши свидетели!
Тася вздрогнула. Его ладони горели жаром, а голос… Голос много пережившего и много страдавшего от любви мужчины. Не гимназист объяснялся Тасе в любви, а тот — тот самый…
— Я… Я ничего не понимаю, — пролепетала она, слизнув с губ остатки слез.
— Ты никогда больше не будешь плакать. Ты будешь самой счастливой, самой гордой… Тася, ведь ты еще ничего не знаешь!.. Ни-че-го! — Он посмотрел на осыпанное звездами небо. Чуть левее ярко светился электрическими огнями крест св. Владимира. — Я полюбил тебя до безумия. Сразу же, в один момент. Ну разве все это нормально, разве обычно? Скажи, так бывает?
Тася заглянула в его потемневшие, горящие страстью глаза и медленно покачала головой:
— Нет… Не бывает…
Провожал Михаил Тасю молча. У подъезда откланялся:
— Я к себе. Доброй ночи! — Он шаркнул ногой, поклонился, уронив подбородок на грудь, и, не оглядываясь, исчез в темноте.
5
— А это Венецианский залив. Так он называется по причине исключительной живописности.
Они стояли у спуска к Днепру щурясь от утреннего, но уже жаркого солнца.
После вчерашней сцены Тася хмурилась и молчала. Ночь была бессонной.
«Ушел навсегда или придет? Ведь обещал пикник на Днепре». «Не придет!» — пугал ехидный голос. А душа замирала от другого страха. Предчувствие чего-то неотвратимого, огромного, надвигающегося на нее. То она твердо решала немедленно ехать домой, то вдруг ощущала прилив горячей нежности к своему новому знакомому и пугалась этого ощущения. Садилась, откинув легкое одеяло, смотрела в окно на посеребренные луной ветви каштанов, облитые голубоватым светом крыши домов, стоящих уступами на спуске.
Чувство к ней, так внезапно охватившее Мишу Булгакова, льстило женскому тщеславию гимназистки. Тася воображала, как станет пересказывать подруге его сумасбродные поступки, и начинала завидовать самой себе. Забавный тип этот Булгаков! А какой отличный голос и сумасшедшая отчаянность — выйти перед незнакомыми людьми и спеть! А как он стоял на парапете над бездной и ветер парусом надувал белую сорочку… И это обещание никогда не расставаться? Да он влюблен! Отчаянно влюблен! Страстно!