А в дневнике: — «Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем».
Купленный по дешевке гарнитур салонной мебели, неутоленная жажда ковров, боязнь ревматизма и восторг от напирающей жажды писательства пьянящая смесь ощущений человека, на столе которого лежит еще плохо оформившаяся груда листов романа «Белая гвардия» — пропуска в бессмертие и залога земного благополучия.
12
В мае 1923 года Булгаков записывает в дневнике: «Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет».
А.Н. Толстой с группой «Накануне» вернулся на родину, дабы, как печаталось в «Известиях» с самым благосклонным комментарием, «вколотить свой собственный гвоздик в истрепанный бурями русский корабль».
«Приехал сораспинаться со своим народом», — азартно хохоча, сообщал он в кулуарах. Литературная жизнь Москвы обрела стержень — колоритная фигура «красного графа» притягивала всех.
Булгакову, знакомому с Толстым, намекнули: неплохо бы ус'троить прием в честь именитого возвращенца. Ведь именно он похвально отзывался о материалах молодого, неизвестного писателя, заложив, в сущности, фундамент его известности.
— Собственно, нельзя не признать, что именно с публикаций в «Накануне» началась твоя литературная известность, — напомнил новый друг семьи Булгаковых — Лаппа юрист Кисельгоф. — Следовательно, была бы вполне уместна небольшая литературная вечеринка в домашнем кругу.
— Помилуйте, в каком таком кругу? В обшарпанной комнате коммуналки? Это же вызов, оскорбление писательского и графского достоинства.
— Не горячись, Миша. У тебя есть друзья, у друзей квартира. Принять литераторов всякому лестно. — Кисельгоф, подмигнув, кивнул на другого члена их компании — Каморского, обладателя приличной отдельной квартиры и очаровательной жены Зины.
С Зиной Михаил флиртовал и даже прославил ее в рассказе, посвященном квартирному вопросу:
«Зина чудесно устроилась. Каким-то образом в гуще Москвы не квартира, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна, телефон, муж. Манюша готовит котлеты на газовой плите, ау Манюши еще отдельная комнатка. Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе, как бог свят!..»
— Мы с Таськой всего наготовим и покажем заграничным писателям класс! — пообещала Зина, умевшая блестяще справляться с бытовыми проблемами. — Жениться тебе на мне не придется, но в романе непременно выведи — сам же писал «огонь-баба»!
День был назначен, приглашения разосланы. На кухне прислуга Манюша, Тася и Зина колдовали над кучей снеди, закупленной на широкую ногу.
Но вот беда — в день ответственного мероприятия у Зины поднялась температура. Встать с постели она не может даже ради графа Толстого и молящего взгляда Михаила.
— Придется тебе, лапушка, лежать в спальне и не пикнуть, — решил муж. — Хозяйкой дома будет Татьяна Николаевна. Что, Таська, не сдрейфишь? Главное — винца им побольше подливай и анекдотцами сыпь. Не слишком пикантными, лучше на серьезной литературной основе. Ну… к примеру: Пошел Пушкин в баню…
— Не слушай его. — Зина со стоном поменяла компресс. — Наденешь мое новое платье и будешь умно улыбаться. Хватит с них!
— А что, могу рассказать. Как щи Мишкиными листами накрыла, а они возьми да прямо в кастрюлю! Он потом со мной два дня не разговаривал, свои страницы по полу разложил — сушил… — кисло усмехнулась Тася. — Изрек, наконец: «Руюписи в щах не тонут!» Только… Только я ведь не смогу, — виновато улыбнулась Тася. Ей казалось, что ее разыгрывают — вести светский вечер она ни в коем случае не могла. Тем более с анекдотами.
Но вот столы накрыты, ожидаются гости и пуще всех — «красный граф».
Обстановка у Каморских вполне достойная, прямо-таки дореволюционная. Пианино в кабинете имеется приличное, библиотека, ковры, картины. Стол в гостиной большой, «сороконожка», накрыт густо, на двадцать кувертов. Посуда, правда, не блещет — из разных сервизов набрана, но не битая же!
Тася, одетая в Зинино лучшее платье, с уложенными в парикмахерской косыми волнами, освеженная косметическими премудростями все той же волшебницы Зины, сидела в кресле, сложив на коленях холодеющие руки, и ждала звонка в дверь. Многих она знала: Слезкин, Катаев, Пильняк, Зозуля — чего дрожать-то? Ага, дома чай подать одно, но здесь церемонии разводить — дело совсем другое… Хоть и похихикивает за спиной Толстого язвительная литературная молодежь, но граф все же. Из Европы только что. «Пронеси, Господи!» Тася мелко перекрестилась, подняв глаза к хрустальной люстре.