Эрдман. А разговора нашего вообще не было.
Берков. Разумеется.
Эрдман. И я не существую. Я тот, кто не получил работу в здешнем ансамбле песни и пляски.
Берков. Так точно, но… эти пластинки… то есть… я должен их передать как можно скорей. Моя жена, Наталия Беркова, совершила глупость. Ужасную глупость. Она подружилась с иностранцем. А тот был — кажется — шпионом. Он уехал, а Наташа получила пять лет. Сейчас она где-то в районе Воркуты. Как говорят, поет в тамошнем театре. Без права переписки. А товарищ Шиваров сказал, что если я достану пластинки, у него будет повод переговорить с товарищем Берией о ее деле. Для меня сейчас главное — время.
Эрдман. Комната шестьдесят шесть.
Берков. Спасибо.
Возвращается от двери.
Я очень прошу простить мне мою смелость, но вы, товарищ, не могли бы тоже шепнуть пару слов товарищу Берии? Сами понимаете — артистка, легкомысленное существо, женщина, певица. И вдруг — пять лет. Нескладно как-то.
Эрдман. Да-да, понятно. Артистка есть артистка. А жена есть жена.
Берков. Вот именно, товарищ. Как вы прекрасно это выразили.
Эрдман. Боюсь, вы сильно переоценили мои возможности. Прошу извинить.
Эрдман выходит. Берков пытается заглянуть в бумаги, оставленные на столе. В боковых дверях появляется Шиваров.
Шиваров. Эх. Паша! Влезаешь как в хлев! Разве нельзя было снизу позвонить? Спросить?
Берков. Я звонил.
Шиваров. Да уж ладно. Принес пластинки?
Берков. Так точно.
Шиваров (заметив отсутствие Эрдмана). А где?..
Берков. Кто?
Шиваров. Никто. Хороший ты мужик. Давай пластинки.
Берков. С запиской?
Шиваров. Нет необходимости. Ты мне симпатичен. Не хочу зря тебя мучить. Вот, читай.
Подает ему документ.
Берков. Что это?
Берков читает.
Шиваров. Копия. Даю тебе, чтобы знал, как я тебя ценю и уважаю. Это внутренний документ. Специально для тебя у начальника лагеря Барабанова выпросил.
Берков. Спасибо.
Шиваров. Сердечный приступ может везде случиться. В Москве так же, как на Магадане.
Берков. Но ведь она была в Воркуте.
Шиваров. Перевели ее.
Берков. А куда девался дьявол?
Шиваров. Ты что несешь? Эй!
Бьет его по лицу.
Берков. Он только что был здесь. Обещал помочь.
Шиваров. Берков! Ты себя нормально чувствуешь? Может, воды дать.
Берков. Нет, спасибо. Все в порядке.
Берков садится. Входит Правдин.
Правдин. Пришел барон Штейгер.
Шиваров. Пусть подождет!
Берков. Товарищ следователь! Я не до конца уверен, но мне кажется, что минуту назад я открыл принцип вечного движения.
Затемнение.
Ночь за кулисами МХАТа. Декорации поставлены так, как их устанавливают в боковых карманах сцены, то есть в соответствии с логикой их транспортировки на сцену. Входит Аннушка с ведром, приманивает кошек: «кис, кис, кис», раскладывает по углам остатки еды. Когда входит Ермолай, она переворачивает ведро и садится на него.
Аннушка. Никак на него, дьявола, не угодишь, никак не угодишь!
Входит Ермолай.
Ну откуда было мне знать, Ермолай Онуфриевич, что я вам понадоблюсь после спектакля!
Ермолай (убирает все с буфета). Да ладно уж, ладно!
Аннушка. Они этими венками весь буфет как хлев испоганили, и не только буфет.
Ермолай. Я тороплюсь!
Аннушка. В нашем театре — не успеешь оглянуться, снова похороны. А каждые похороны — это лишняя уборка.
Ермолай. Чего болтать без толку? Время идет. А мне еще к врачу. Ключи!
Аннушка. А сегодня я не очень-то и знаю, кого хоронили. Булгаков. Был что ли у нас такой?
Ермолай. Был, был.
Аннушка. Завтра приберусь с самого утра. Грязи нанесли.
Ермолай. Ключи!
Аннушка. Через всю эту суету оставила на столе. Кис, кис.
Аннушка уходит. Ермолай остается один. Нетерпеливо поглядывает на часы. Подходит к нише в декорации и отскакивает.