Ермолай. Как ты меня напугал!
Берков. Я тут ожидаю кое-кого!
Ермолай. Давно тебя не видел.
Берков. Я болел. А ты? Неприятности с печенью?
Ермолай. Иногда.
Берков. Наверняка так оно и есть, Ермолай. Наверняка. Куда тебе столько денег? Как ты можешь жить такой жалкой жизнью?
Ермолай. А тебе-то что? В попы подался?
Берков. Извини. Ты был на похоронах?
Ермолай. Я? А на кого буфет оставить? Да и я его почти не знал.
Берков. Был гром, или мне показалось?
Ермолай. Гроза? Возможное дело. Надо зонт взять.
Берков. Вот именно. Должна начаться гроза.
Ермолай. А ты… откуда знал, что я… (Намеревается выйти).
Берков. Ты уж прости меня за все зло, которое я тебе причинил.
Ермолай. А что мне тебе прощать? Ты ничего мне не сделал.
Берков. Без нужды соединил тебя с вечностью.
Ермолай. Что?
Берков. Ничего. Ничего. А знаешь, вечность — это величайшая тайна. Впрочем, это слово не подходит. Наверное, лучше сказать — пустота.
Ермолай. Философия. Я в этом ничего не смыслю.
Берков. А знаешь? Для тебя, наверное, даже лучше, что ничего в этом не смыслишь. От таких мыслей можно тронуться.
Ермолай. Ну, береги себя. Спокойной ночи.
Берков. Спокойной ночи.
Ермолай выходит.
(Берков поет). И когда в тот час, а-а-а…
Входит Качалов. Он пьян.
Качалов. Старая любовная песня индейцев. Роз-Мари. «Цветок душистых прерий, твой смех нежней свирели». Люба в этой роли была великолепна. (Понизив голос). А теперь поют: «Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берия». Голову готов заложить, что знаю, кто это придумал.
Берков. Я не верну вам пластинки Рахманинова, товарищ Качалов.
Качалов. Не вернете? А почему?
Берков. Я их подарил товарищу Берии. Он очень высоко ценит музыку Рахманинова.
Качалов (трезвеет). Ах вот как? (Пауза) Что ж, значит, у него будет подарок от меня.
Берков. Я знал, что не должен был так поступать, но все так стремятся доставить ему удовольствие, что я просто не смог удержаться.
Качалов. Понятно. Рад за вас.
Берков. А вы не могли бы еще кое-что для меня сделать, Василий Иванович?
Качалов. Да?
Берков. Мне бы хотелось, чтобы вы опустились передо мной на колени.
Качалов. Что?
Берков. На колени.
Качалов. Творческий эксперимент?
Берков. Сам не знаю. Просто так.
Качалов. Как это?
Берков. Я хочу равенства. Ведь мы все равны.
Качалов. Равны? Ты, Паша, всегда любил пошутить.
Берков (кричит). Равенство — это для вас шутка, товарищ?
Качалов. Ну, бог с тобой, Паша, раззадорил ты меня.
Берков. Так как?
Качалов. Пожалуйста. В подарок от меня. (Опускается на колени). Видишь, это и есть актерская готовность.
Берков (молча смотрит на коленопреклоненного). Вы великий артист, Василий Иванович. Спасибо.
Помогает Качалову подняться.
Как вы это делаете?
Качалов. Что?
Берков. Вам удается быть коленопреклоненным, и в то же время стоять, гордо выпрямившись.
Качалов. Внутренняя концентрация.
Берков. Нет, здесь нечто значительно большее. Огромный талант. Обыкновенный человек имеет альтернативу — либо жить на коленях, либо умереть стоя. А гению дано — стоять на коленях, не будучи коленопреклоненным.
Качалов. Спасибо.
Берков. В рецензии говорилось: «Глядя на Качалова, человек становится лучше». А он ведь на вас часто смотрит и — не меняется.
Качалов. Кто?
Берков. Он. Так и не позвонил Булгакову.
Качалов. Кто?
Берков. А ведь мы просили. Письмо передали через Поскребышева.
Качалов. Теперь все это уже совсем неважно.
Берков. Булгаков тоже так мог. На коленях без коленопреклонения.
Качалов. Великолепный художник.