Берков. Но — что важнее всего — он первый сообразил, что дело тут вовсе не в сатане. Сатана — он в порядке.
Качалов. Ты так полагаешь?
Берков. Что такое сатана по сравнению с НКВД?
Гремит гром.
Он может самое большее мечтать о том, что они возьмут его на работу в свой ансамбль песни и пляски. Сам мне сказал.
Качалов. Вот как!
Берков. У меня было ужасно много иллюзий. Мне казалось, например, что великим артистом может стать любой, нужно только много работать.
Качалов. Хм…
Берков. И что все люди равны.
Качалов. В некотором смысле это так.
Берков. Только какой в этом смысл? Вы бы уж шли, Василий Иванович. Вон какой гром. Может, успеете до грозы. Желаю здравствовать.
Качалов. Спасибо. А ты?
Берков. Я жду кое-кого.
Качалов. Здесь, в театре?
Берков. А где же еще?
Качалов. Может и в самом деле лучше успеть до грозы.
Качалов уходит.
Берков (поет). И когда в тот час, а-а-а…
Входит Аннушка.
Аннушка. Сто раз велели, чтобы в театре на ночь никто не оставался! Ты кота не видел?
Берков. Какого кота?
Аннушка. Здоровый такой был. Черный, усатый. А вчера отраву разложили.
Берков. На черного кота. А ты подсолнечное масло разлила?
Аннушка. Отраву разложили.
Берков. А ты разлила!
Аннушка. А, чтоб тебя… чертово семя! Заладил — разлила да разлила! Споткнуться может любой!
Берков (кричит). Не любой! В том то и дело, что не любой! Нужно только это понять, тетка! У каждого своя судьба!
Аннушка. Если спать негде, так нечего сразу кричать! Мы делаем, что велели. Приказали выгонять из театра, мы и выгоняем.
Берков выбегает.
Аннушка выходит. Некоторое время сцена совершенно пуста и темна. Слышится гром и при свете молнии видны пробегающие тени. Входят Ольга, Елена и Эрдман.
Ольга. Тебе надо поспать
Елена. Нет, еще нет.
Ольга. Тогда пойдем со мной. К завтрашнему утру я должна напечатать выступление для Немировича. Должна.
Елена. Подождите. Я сейчас вернусь.
Ольга. Осторожнее. Там темно.
Елена. Ладно, ладно.
Елена выходит.
Ольга. И совсем не плачет. Может, нам что-нибудь сделать, чтобы она заплакала.
Эрдман. Мы что-нибудь сделаем, чтобы она рассмеялась.
Ольга. Ты глуп или циничен?
Эрдман. И то, и другое. Смешить — моя профессия. Я не умею лечить ничем другим.
Ольга. Я все еще люблю тебя.
Эрдман. Знаю.
Ольга. Негодяй. Я пошутила.
Эрдман. Вот видишь? Я же сказал — без шуток не обойтись.
Ольга. А вообще-то, между нами, — ты здесь кто, — друг семьи или просто завистливый писатель?
Эрдман. Снова — и то, и другое. Боюсь, что Мака был гением.
Ольга. Ты тоже неплохо пишешь. Может, есть уже новый замысел?
Эрдман. Трудно сказать. Но если он взялся за Евангелие, то, может, мне замахнуться на водевиль по мотивам Корана? Мне эта идея кажется свежей.
Ольга. Шут.
Эрдман. «Эта холодная ночь превратит нас всех в шутов и сумасшедших».
Ольга. «Король Лир»[4].
Эрдман. С тобой невозможно разговаривать.
Ольга. А ты и не разговаривай со мной, разговаривай с Люсей. Сам же видишь — я боюсь за нее. Я — сестра, и совершенно не способна ее утешить.
Эрдман. Я тебе помогу. Ты удивишься, как это просто.
Возвращается Елена.
Мы только что говорили с Ольгой о том, что нужно обязательно еще раз перепечатать весь роман.
Елена (просияв). Оля, это правда? Ты действительно перепечатаешь? Перепечатаешь целиком?
Радостно смеется.
Ольга. Конечно. (К Эрдману). Гений!
Елена. Мака постоянно твердил: «Чтобы знали… чтобы знали!»
Плачет.