Annotation
«…Спектакль начинался с того, что Юрский в костюме Мольера выходил перед занавесом и, стуча в пол высоким жезлом, требовал тишины…
Напомню себе и читателю: в 1931 году Михаилу Афанасьевичу снова худо и некуда деться, всё запретили, в том числе «Кабалу святош», первые экземпляры которой напечатала Елена Сергеевна. Принесла свой ундервуд в квартиру Булгаковых на Пироговке и напечатала. Тогда их роман был в расцвете.
А теперь они расстались…»
Владимир Рецептер
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Фото с вкладки
Владимир Рецептер
Булгаковиада
Не театр нас любит, а мы его.
В. Панина. В разговоре
Опять, опять к моим воспоминаниям.
М. Булгаков. Из письма
1
Однажды бывший артист БДТ Борис Лёскин, приехавший из своей Америки в Ленинград после долгого отсутствия, попытался рассказать артисту Р. о вчерашней встрече с двумя старыми сослуживцами. Поскольку и Р. прежде служил в БДТ, он слушал Лёскина с большим интересом, но никак не мог понять, о чем, собственно, шел вчерашний разговор.
– Понимаешь, Воля, – подытожил Борис, – была одна черная пьянка, и это все, что я могу тебе сказать…
– Но вы не виделись столько лет, – удивился Р. – Ты жил в Америке, они – в России, неужели тебя ни о чем не спросили и ты ничего не спросил?..
– Воля, когда окончилась бутылка, пошли за второй…
– И она появилась?..
– Да, она появилась, это я помню твердо. Но о чем шла речь, вспомнить не могу, была одна черная пьянка…
– Боря, ты меня потряс…
– А что ты хотел услышать?
– Да хоть что!.. Ведь это же событие – твоя встреча с В. и К.!..
Вот тут Лёскин и спросил:
– А ты что, уже летописец?
– Почему летописец? – растерялся Р. и тут же неожиданно для себя сказал. – А, впрочем, может быть. «Еще одно, последнее сказанье, и летопись окончена моя…»
– Ну, тогда запиши, – сказал Лёскин. – «Была одна черная пьянка…»
Цитируя пьесу Булгакова о Мольере, а точнее, реплику летописца Лагранжа, начитанный Р. отбил:
– «Этого писать нельзя, но в знак ужаса ставлю черный крест».
Как ни странно, после этой сцены он наладился посещать архив…
«Кабала святош» возникала на наших глазах и пошла в Больдрамте с названием «Мольер». Ставил спектакль и играл заглавную роль Сергей Юрский, Людовика XIV – Олег Басилашвили, Мадлену Бежар – Эмма Попова, Бутона – Павел Панков, Арманду – Наталья Тенякова, Одноглазого – Михаил Волков, летописца Лагранжа – Михаил Данилов…
Декорации и костюмы сочинил Эдуард Кочергин…
Вернее, так. Сначала художником спектакля была назначена Софья Юнович, и образ будущего спектакля обсуждался именно с ней. А Эдику Кочергину, который только что перешел в БДТ из Театра имени Комиссаржевской, Товстоногов сказал:
– Вы пока походите, присмотритесь…
Но Сережа Юрский хотел во что бы то ни стало воплотить на сцене идею «Черного квадрата» Казимира Малевича и во всех разговорах с Софьей Марковной толковал именно о нем. Может быть, я, как обычно, ошибаюсь, но мне кажется, что на «Черный квадрат» могло навести Юрского первое название пьесы или тот черный крест, который упоминает в пьесе Лагранж… Тем не менее Софья Марковна никак не могла взять в толк, что именно от нее хотят и почему шедевром Малевича стесняют ее творческое воображение. В конце концов она сказала Товстоногову, что делать «Мольера» не будет, и квадратная тягота легла на плечи Эдика Кочергина.
– Квадрат, так квадрат, – сказал он и, как обычно, пошел своим путем.
Такие светильники стояли в театре Пале-Рояль.
Внизу, у лож.
Надо хорошо знать материальную культуру прошлого, считает Кочергин.
Но этого мало.
На длинных вервиях, сделанных из переплетенных черных тряпок, сквозь которые пропущено серебро, он решил укрепить по пять светильников сразу.
Сверху донизу.
Как в многоярусном театральном зале…
Шандалы или жирандоли?..
«Ах, как пылали жирандоли / У Лариных на том балу!.. / Мы руку подавали Оле, / А Таня плакала в углу», – писал мой друг Герман Плисецкий…
Многосвечные люстры одна под другой пылали, меркли, вспыхивали, мерцали и медленно гасли по всему зеркалу сцены…
Вот они-то и создавали невидимый квадрат.
А черную геометрию Малевича Кочергин дал в плане, то есть не показал во весь рост, а уложил на пол в виде черных станков…
Закончив работу, он показал макет Юрскому и сказал:
– На, возьми линейку, промерь… И так квадрат, и так, и так…
И Сережа, конечно, ничего мерить не стал, а тут же согласился.
Как не согласиться, когда перед тобой такая магическая и торжественная театральная красота…– Я его обманул, – сказал Эдик артисту Р. тридцать лет спустя, употребив другой глагол, более близкий ему со времен беспризорного военного детства…
Нельзя сказать, что архивный фонд Большого драматического театра сказочно богат. Но кое-какие любопытные документы в нем, конечно, сохранились. И, может быть, в первую очередь тут следует назвать тонкую серую папочку под номером 63.
Назовем адрес точнее: Государственный архив литературы и искусства, ул. Шпалерная, 34, Фонд 268, оп. 1, дело № 63.
Впрочем, можно зайти и с набережной Робеспьера в арку под номером 22. И открыть другие папочки № 67, 68, 70, 71… И большую амбарную книгу №… Ну ладно, не в номерах дело… Хотя почему?.. Именно в номерах…Читальный зал невелик, но уютен. Удобные столики. Настольная лампа для каждого читателя. А из кабинета директора Ларисы Сергеевны Георгиевской видна Нева. Встанешь у окна – не оторваться…
Как вышло?.. Пушкинскому театральному центру в Санкт-Петербурге, которым руководит Р., пришло время сдавать в архив первоначальные документы. При оформлении и познакомились. Попутно Лариса Сергеевна стала подбивать артиста Р. открыть и свой личный фонд, мотивируя тем, что именно здесь хранятся дела Большого драматического. От персонального участка в архивных пространствах Р. из актерского суеверия тогда уклонился, но в прошлое БДТ, где прослужил четверть века, успел заглянуть…
Музыку к спектаклю «Мольер» писал Олег Каравайчук, человек странный и возвышенный, ловящий новые звуки прямо из космоса…
Р. часто встречался с ним на комаровских дорожках. Олег всегда спешил, узкоплечий и стремительный, то ли на электричку, то ли в будущее узнаваемой прыгающей походкой. Без парика и берета никто нигде и никогда его не видел.
Как-то чуть ли не год обсуждалось представление о Моцарте и Сальери. Моцарта, конечно, должен был играть сам Каравайчук, и они вдвоем, артист Р. и композитор К., часами бродили по анфиладе Дома Кочневой, где прижился Пушкинский центр, сочиняя воображаемый спектакль. Вечный мальчик, пришелец и импровизатор пробовал звучание всех роялей…
Партитура Булгакова на редкость точна. «Клавесин играет нежно».
А если нет клавесина?
Тогда между струнами и молоточками поношенного пианино «Красный Октябрь», за которым у выхода на сцену ждет сигнала концертмейстер Тамара Ивановна Ломова, опускаем свежую газету и получаем клавесинный эффект…
«Орган зазвучал… Орган умолк… Орган в высоте… Спели детские голоса… Орган загудел…» Да, здесь нужна запись…
О записи по дружбе рассказывал Р. завмуз БДТ Семен Розенцвейг.
Нот и партитур не было. Когда собрались оркестранты-разовики, Каравайчук потребовал принести в студию велосипедные камеры, но они были скоро забракованы, и пришлось доставать презервативы. Их раздули до размеров человеческого роста и включили в состав оркестра. Возможно, в рассказе Розенцвейга было художественное преувеличение, но именно удары по презервативам создавали необходимый таинственный гул. Каравайчук задавал импровизационные задачи, пел на фоне оркестра своим высоким голосом, и его сольные причитания возвышали душу.