– Ты чего! У тебя же с утра открытие! – напомнил он. – Булочник с похмелья – это пошло! – и, оценив беглым взглядом мой вывалянный вид, прибавил: – Ладно, давай отряхивайся и проходи!
В Петиной модной квартирке царил умеренный по холостяцким меркам бардак. Рояль был завален распечатками договоров и таблиц, на журнальном столике вращал световые спирали ноутбук. Сам хозяин был сосредоточен и бодр – он как раз трудился над своим впечатляющим будущим. Всклокоченные волосы и табачный туман, дрейфующий в сторону форточки, свидетельствовали о великих раздумьях.
Я вошёл и, свалившись в кресло, изложил в паре слов всё, что думаю о своих жизненных перспективах.
– Ладно, – сказал Петя, внимательно на меня посмотрев. – Сейчас психотерапию с тобой проводить бесполезно. Так уж и быть, грамм сто я тебе налью, и ложись. Надо выспаться. А я ещё посижу – Михал Глебыч, видишь, накидал делишек.Он выдал мне подушку и велел топать в тот конец его «студии», где располагалась кухня. Там, в единственном укромном уголке за стенкой арки, был подвешен пёстрый мексиканский гамак.
У меня не осталось воли спорить. Я переместился, куда было велено, и в качнувшейся над землёй первобытной люльке ушёл в прозрачную дрёму. Не знаю, спал ли я. Мне казалось, что «нолик» на микроволновке всю ночь сообщал мне некую неприятную информацию. То ли я – ноль. То ли начинать – с нуля.
В четыре я встал. Голова ныла. На полке с чаем и кофе нашёл таблетку от башки и поехал на открытие собственной булочной.Дорогой я созвонился с Маргошей – они с Денисом уже были на месте. Вскоре по валам осеннего тумана добрался и я. Сквозь чистые стёкла уютно поблескивал освещённый торговый зал – шторы-паруса, несколько старомодных столиков, большие и маленькие корзины, в которых вот-вот появится хлеб. Через пару минут ветер принёс волну горячего аромата – и меня замутило.
Я пошарил взглядом по земле. Мне хотелось найти что-нибудь тяжёлое. Трубу или кирпич. Но в глаза лезли одни цветы. Маргоша с её неисчерпаемой энергией окружила нашу булочную ящиками с геранью и петуньями, а на газонах сами собой проросли маргаритки. Маргариткой не разобьёшь витрину.
Тут, откуда ни возьмись, Маргоша появилась в окне и, улыбнувшись, показала большой палец.
Это был переломный миг в моём отчаянии. Я вспомнил, что булочная принадлежит не только мне, но и Маргоше. Даже в первый черёд – ей, потому что её трудов было больше. А значит, у меня нет права чинить разбой. Будешь, будешь, как миленький, тянуть эту лямку!14 Первые гости
Хлопоты, сопровождавшие открытие булочной, заслонили от меня Старую Весну. Я думал только о том, чтобы в срок забить «мамонта». Когда же подношение было отвергнуто и булочная, утратив судьбоносные черты, превратилась в обычную работу, я оглядел свой участок и понял, что остался на зиму с одной бытовкой.
Правда, помимо бытовки, у меня ещё был фундамент и укрытый рубероидом лес. Брусины лежали в глубине, по границе с Колиным забором – мёртвой глыбой будущего счастья, а на фундаменте в хорошую погоду я обедал. Сказать честно, мне было плевать на неустроенность. В моей жизни недоставало много чего поважней уюта. А вот гости, которых иногда заносило ко мне, расстраивались.
Всё началось с родителей, приехавших поглядеть, что я нажил и до чего дожил. Тот факт, что сын собрался зимовать в сарае на лесной опушке, совершенно их подкосил. На семи осенних ветрах, по щиколотку увязнув в глине, они замерли, созерцая заброшенную стройплощадку, и после разговаривали со мной ласково, как с больным.
Мой растерявшийся отец, внук моего прадеда, спросил: «Что же, Костя, ты тут теперь будешь жить? А мы? А старость нашу покоить?» – и улыбнулся, надеясь на что-то ангельское во мне. Может быть, на то, что их старость окажется для меня важнее собственной глупости.
Мама держалась лучше отца.
– Смотри, хотя бы не простудись. Застёгивай куртку, – сказала она, оглядывая зыбкие дали.
Приезжали ко мне и Маргоша с Денисом. Маргоша чуть не свернула каблук на травяных кочках и удостоилась знакомства с Колей, дававшим сыну Тузина Мише мастер-класс по распрямлению гнутых вил. «И ради этого ты нас уволок из Москвы? – изумлялась она. – Это же ужас, ужас!»
Отчасти я был согласен с ней. Особенно когда на ночь глядя выходил покурить. Размокшая глина, как грусть, обступала меня. Я был один посреди мокрой лесистой вечности и скучал по дружескому разговору, по самой обыденной радости семейного ужина.
По вечерам мне в окошко были видны огонечки моих соседей, но ни к кому я не мог постучаться, и никто не стучался ко мне. Я остался чужим, несмотря на прадеда и мандолину.