Тем обиднее было мне, что Тузины и мой полусемейный сосед Коля жили по-родственному.
У Коли имелось транспортное средство, масть которого я затруднялся определить, – двухместное нечто с жёстко закреплённым прицепом, похожее на очень маленький грузовичок. Кабина у грузовичка была серая, в «яблоках» сбитой краски, прицеп зелёный, похожий на настоящую лодку, даже и со скамеечкой. Но самое диковинное – у грузовичка было имя, и звали его Сивка. На Сивке Коля ездил в школу, где являлся, оказывается, штатным преподавателем УПК. По должности он был обязан знакомить старшеклассников с основами механизации, но мне как-то не верилось в учительскую карьеру Коли. Я решил, что истинное предназначение его утренних вылазок – отвозить в школу Мишу Тузина.
Каждое утро жена Николая Андреича Ирина, завернувшись в шаль, появлялась возле Колиного забора. Золотистые волосы и нежное, заспанное лицо сливались с туманом, превращая её появление в страницу английской сказки.
– Коля, хватит курить! Опоздаете! – волновалась она, усаживая сына в кабину с навеки застрявшим на высоте первой трети левым стеклом.
– Ну так и что? – с удалью улыбался Коля. – Захотим – опоздаем! Захотим – домчим! – и, щелчком отшвырнув окурок, вскакивал «на козлы».
Ирина укутывала Мишу в плед и, вздохнув, отступала:
– С Богом!
Разогревая мотор, Коля запевал песнь:– Ну, тащися, сивка,
Пашней десятиной…
– гудел он, —
Пашенку мы рано
С сивкою распашем,
Зёрнышку сготовим
Колыбель святую…
Откуда взялась эта песня, я не знал, но она была дикая, и Коля хорошо, дико её исполнял. Особенно ему удавались слова: «Ну, тащися, сивка!» Войдя в роль, он выкрикивал их надсадно и горестно. И розовощёкий Миша подхлопывал себя по коленкам, заражаясь землепашеским Колиным драйвом.
Их общение, к моей зависти, не ограничивалось ямщицкими услугами Коли. Часто вечером или в выходной я слышал, как Ирина, держа в руках тарелку с блинчиками, окликает моего соседа, или как Миша кричит под забором: «Дядя Коль, тебя родители зовут, мы варенье пробовать будем!»
Чёртово их варенье, оладьи и прочие поводы к чаепитию портили мне все вечера. Я был подавлен моим оставшимся в целости и сохранности одиночеством.
Зачем я ушёл в этот скит? Удастся ли отмолить грехи, или всё даром?Как раз к распутице, когда колёсики старого «опеля» перестали справляться с глиной, ко мне на холм заявился ещё один гость.
– Принимай должок! – крикнул Петя, спрыгивая в грязь с подножки моего внедорожника.
Он неплохо его подновил. Сменил ещё мною погнутый диск, отполировал царапины, а сиденье рядом с водительским завалил коньяком в пижонских коробках. Такова была его скромная благодарность.
– А моя красавица через пару дней будет. Какая – не скажу пока! – сообщил он и улыбнулся, наивно рассчитывая удивить меня какой-то там жестянкой.
Закурив, Петя поглядел в долину, подёрнутую жирком тумана. Понемногу его лицо переменилось, утратило спазм успеха. Он закрыл глаза и пару минут блаженствовал в тишайших аудиоволнах русской природы.
– Ладно, показывай хозяйство! – наконец сказал он.
Со снисходительным одобрением Петя оглядел мой беспорядок, попинал колдобины, подняв рубероид, изучил начавший синеть брус и задал неожиданный вопрос:
– В тельняшечке не мёрзнешь?
– Да ты чего! Вечер тёплый!
– Тёплый, говоришь? Ну тащи тогда чаёк! На ступенечках у тебя посидим, пообщаемся!
Через пять минут мы уже сидели с ним на верхней ступеньке бытовки, обнимая горячие чашки. Дымки сдувало вдаль – они смешивались с туманом, а из динамика Петиного телефона плыла тихая и очень важная мысль. Может быть, самая главная. Петя назвал её Сарабандой из до-минорной партиты. Но мне куда больше, чем название, хотелось знать перевод этой музыки на человеческий язык, хотя бы краткий. Наконец внутренний голос отозвался на мой запрос: «Болван! Эта музыка о том, что Бог есть!»
– Как тебе? – улыбнулся Петя с гордостью, как будто это было его собственное сочинение. Горизонт, недавно широкий, надвинулся на холм валами тумана. Налетел ветер со слабым дымом, и вскоре я уже не смог бы отделить музыку от тумана над полями. Бах стал русской осенью, душистой и мглистой.– Что творится со мной по ночам – хоть спать не ложись! – сказал Петя. – Весь день брожу в пажковском угаре. А как засну – начинается! Я за эти месяцы всё переиграл.
Даже то, чего в глаза не видел. Сплю и разучиваю. Чёрт его знает, как это выходит. Вещь на слуху – и мозг это дело как-то сам трансформирует в ноты. Сегодня снился зал какой-то непонятный, типа школьного актового, в первом ряду все мои, и умершие, бабушка… А на днях, прикинь, во сне мне мой рояль буквально, как Мойдодыр, заявляет: мол, или я немедленно верну ему трёхтомник Бетховена, который я, типа, спёр, или он мне прямо в квартире устроит аутодафе! Нет, ты представляешь, какого масштаба бред? Эх, тяжело мне ломаться!.. – И Петя, перехватив чашку, прижал к виску её тёплый бок, как будто у него разболелась голова.