– Ты прости брат, что я тогда, ночью, не поговорил с тобой! – сказал он. – Пажковская презентация была в башке – не смог переключиться. Давай, рассказывай, чего там у тебя стряслось? Если ещё актуально.
Я махнул рукой: проехали.
– А ты не особо-то, я гляжу, тоскуешь. Природа, вон, тебе нравится. Когда главное потерял – знаешь, не до природы. – И Петя очень внимательно, пожалуй, даже с пристрастием посмотрел на меня. – Тебя вера, что ли, бережёт? Веришь, что всё поправится?
Само собой, я верил. А как иначе? Надо только перетерпеть этот кусок выжженного времени, глупую дырку в судьбе.
– У меня, брат, такое чувство, что ты под наркозом. Не проснёшься никак. Ты просыпайся, я тебя прошу! – сказал он задушевно и тронул моё плечо. – Ты вообще-то как тут? С народом познакомился? Эти-то, у которых рояль, что за люди?
– Люди нормальные, да только я им ни к чему.
– Что значит – ни к чему? – возмутился Петя. – Тебя чего, пнуть на тренинг по избавлению от комплексов, или сам разберёшься?
Вечер совсем завалил долину белыми шматками тумана. Пете было пора в Москву. Я отдал ему ключи и документы на старенький «опель». С умиленим он сел за руль и, устроившись поудобнее в скрипучем кресле, сказал:
– Ну и кляча! Как ты ездил-то на ней?
– Оставь мне музыку, – попросил я, склоняясь к опущенной форточке. – Я с ней уже как-то обвыкся.
Он включил допотопную сидишку и, вынув один за Другим все шесть дисков, протянул мне в форточку. Я вспомнил его жалобу на музыкальные сны.
– Петь, а ты-то сам? Справляешься, или, может, чем помочь?
Петя взглянул с насмешливым удивлением. Он уже успел сменить лирический настрой на деловой. Я опоздал с вопросом.
– Помочь? Нет, брат, мне помогать не надо. Это я тебе помогу. Жди!15 Вода палеозойская, дрова берёзовые
Не очень-то надеясь на Петину помощь, а главное, понимая, что на данный момент вся карта, какая у меня есть, разыграна, я сделал единственное, что мог, – ударился в хлеб.
В настоящей печи у нас пеклись калачи с дымком. Нормальные старомосковские калачики с ручкой и кошелем. И много чего ещё. Чтобы ассортимент не наскучивал, мы поставили в зале возле кассы специальную корзину для хлебного «прогноза погоды». Это значило, что каждый день на почётном месте возникал какой-нибудь батончик, сайка или кирпичик с названием, соответствующим метеопрогнозу на сегодня. Например: каравай «Плюс восемь с дождём». Или батон «Минус два, гололедица».
Это была просто шутка, но потом я прислушался к вкусу: хлеб, испечённый в дождливый день, был не похож на хлеб солнечный. А когда подуло первым снегом и корка хрустнула, как ледок, я окончательно убедился, что в нашей шутке есть доля правды.
Поначалу меня беспокоило, что охотников до «гололедицы» не найдётся, однако ж нет: народ любопытствовал. Людям хотелось отведать дурной погоды на вкус, тем более что у нас она всегда была тёплая, пропечённая и с дымком.
Вскоре булочная принесла чудесный плод: у нас появились завсегдатаи. Мне нравилось выглянуть в зал и увидеть, как войдёт человек со знакомым лицом, изучит «прогноз» и, взяв булку и чай, сядет за столик. Я узнавал не только лица, но и сумки и куртки, сложенные на стульях. Наконец мы догадались поставить вешалку.
Хлебное дело спасло меня от неминуемого уныния. Я потому только не утонул в тоске, что был занят. Забыл я и о доме. Точнее, отложил строительство до весны – на всё меня не хватало.
Однажды, въезжая после работы на холм, я различил на участке людей, ворочавших мой сложенный брус. Все четверо были в зелёных форменных куртках. Преодолевая шок, я двинулся навстречу нежданным гостям и через десяток шагов облегчённо вздохнул: на ступенях бытовки, смеясь, прожигая нежный воздух Старой Весны торжествующим взглядом, меня дожидался Петя. Его брюки и исключительные ботиночки были заляпаны глиной родной земли, зато на ступень, прежде чем сесть, он постелил картонку.
– Это что? – спросил я, ошеломлённо протягивая ему ладонь.
– Вещи из бытовки убери! – велел Петя, наслаждаясь моим изумлением. – Там ребята жить будут. А ты в булочной пока поночуешь.
– Погоди-ка… – начал я.
– Поставят, сколько успеют, – перебил меня Петя. – Хотя бы сруб осядет. А то ещё плюс год. И потом, сгниёт же всё! – сказал он, кивая на подмокший лес, сваленный по краю участка.