Когда в середине семидесятых произошло засилие ВИА, когда все эти «Красные снегири на белом снегу», все эти «Самоцветы» стали цвести своими песнями, мне стало скучно и неинтересно, и я ушел от этих тем, ушел в совершенно другое — в свою рок-музыку.
Мое имя есть в нашей рок-энциклопедии, но я ненавижу понятие «русский рок». У меня нет никакого «русского рока», да и вообще его нет, он в природе не существует. Либо рок есть, либо его нет. Польский рок, французский рок — все это чушь. Рок — один.
Я равнодушен к нашему року — надоело. В свое время я очень много играл его, увлекался, а теперь — нет. Уж очень все похоже на то, что делается на Западе. У меня же есть мечта — вернуть на советскую эстраду песни нашей земли, те, что были очень популярны, а теперь утрачены: Утесова, Шульженко, Бернеса. Ритмы, конечно, будут иные. Меняются времена, а вместе с ними и музыкальные вкусы. Но суть должна оставаться — петь то, что родилось на нашей земле, то, что для нее органично и естественно.
Заканчивая затронутую выше тему, скажу: «Давайте не будем говорить о бардовской песне. Что это такое, определить трудно».
Если считать бардами всех, кто сам исполняет свои песни, то под эту категорию попадут и Пол Маккартни, и Майкл Джексон, и Денис Давыдов, и Андрей Макаревич… Иначе говоря, существует жанр музыкального творчества, который называется песней.
В нем различные течения — романсы, джазовые композиции, народные песни… Скажем, «Вальс-бостон» — это не бардовская песня, а джазовая композиция в песенном жанре. Могут быть песни и в стиле рок. Поэтому к песне я отношусь как к очень сложному и одному из самых серьезных жанров. Барды же нередко называют песнями мелодекламации, иногда хорошие, а иногда и не очень. И, заявляя о второстепенности музыки в песне, они порой «гробят» высочайшую поэзию.
Сам же я люблю все жанры и самые различные течения в музыке, если они созвучны моей душе. У меня есть совершенно разная музыка: писал рок-музыку, фольклорную стилизацию, городские романсы, попросту «блатные» песни. А иногда работаю только как композитор, пишу полифонические вещи. Написал музыку к фильмам «Чтобы выжить» и «Побег на край света», оперу «Блаженные картинки», которую музыканты уже знают.
Опера, точнее, «драматическая кантата» «Блаженные картинки» — мое первое произведение большой формы. Но пока исполнялись только фрагменты из этого спектакля.
У меня есть тяга к драматургии. Но я и в этом ищу свой стиль, свои формы. Могу провести концерт в любых условиях — на суше, в окопе, в поле — и сделать это достойно. Но в 1998 году я начал работать с Борисом Красновым, в этом году продолжил. И теперь мне без декораций на сцене немножко скучновато. Мне интересней работать, когда я вижу за собой видеоряд, который помогает людям понять суть происходящего, не отвлекает.
Высоцкого я тоже бардом не считаю — он выше их всех на голову… Высоцкий многим из нас открыл дорогу на профессиональную сцену. Он научил нас не только исполнять свои песни, а и бороться за них.
Один журналист задал мне очень хороший вопрос: «Почему сегодня реже слышен Высоцкий?» Я обожаю Высоцкого и преклоняюсь перед его творчеством, он один из тех, кто сформировал мою психологию. Но он и вправду сегодня звучит реже, потому что время сегодня другое.
Когда меня сравнивали с Высоцким, сначала было жутко больно. Можете себе представить ужас положения, когда я пришел на эстраду в восьмидесятом году? Я — музыкант, профессионал, сонаты Бетховена и Шопена играю, много лет рок-музыку играл. Но началось: «Какой-то хрипатый с гитарой покусился на нашего…» Больше всего вопили те, кто Высоцкому при жизни слова ласкового не сказал. Потом стали повторять: «Второй Высоцкий». А я всегда отвечал: «Я не второй Высоцкий, я первый Розенбаум». Сравнение с ним по гражданской позиции или по умению «проникать» и в шахтеров, и в волков за честь почту. Но по музыке, поэзии мы — абсолютно разные. И потребовалось семнадцать лет, чтобы это услышали.
Сходство между Розенбаумом и Высоцким болезненно ищут болезненные люди. Ни один человек из народа, который не имеет специальной или снобистской подготовки, никогда таким копанием заниматься не станет. Любой слышит — музыкально мы настолько разные, что и сравнивать нечего: я люблю вальсы, казачьи песни. И поэтически мы — разные: он публицист и сатирик, я больше трагик и лирик. И хрипота у нас совершенно разная. Да и нелепо всех хриплых людей равнять «под Высоцкого».
В чем я вижу одинаковость, параллели? Работа до конца на сцене, выдача на-гора всего себя. Очень много песен от первого лица, хотя мы никогда не копались, ни он, ни я, в самом себе. Пишем от имени людей, опираясь на жизнь людскую. Я хочу понять тех людей — добрых, не злых! — которые говорят о нашей какой-то похожести. Видимо, речь идет еще и о мужском начале — не просто поэтическом.