- Давай не будем сегодня грустить. Давай с радостью принимать все новое, Поль. Давай вести себя по-французски, раз уж мы французы.
- Пошли в кафе. Нам нужно кафе. И я даже знаю, где есть то, что нам нужно.
- Где же?
- Двумя ярусами выше. Где разрешают находиться машинам, а гомункулам - заглядывать в окна. Мысль о том, что за нами в окна будут подглядывать гомункулы, была для меня просто забавной, хотя раньше я даже не вспомнил бы об этих существах, как будто это столы или стулья. Прежде я вообще с гомункулами не встречался, хоть и знал, что они люди, созданы из животных, но выглядят, как люди и умеют говорить. И только сейчас я задумался над тем, что они могут быть и уродливыми, и красивыми, и оригинальными. Даже более чем оригинальными: романтичными. Наверное, сейчас Вирджиния думала о том же, потому что сказала:
- А они могут быть совершенно восхитительными. Так как же называется кафе?
- "Жирная кошка".
"Жирная кошка". Откуда мне было знать тогда, что это начало нашего пути к кошмару, к дождевым потокам и завывающим ветрам? Откуда я знал, что это как-то связано с бульваром Альфа Ральфа? Никакая сила не заставила бы меня пойти туда, если бы я знал. Какие-то другие свежеиспеченные французы вошли перед нами в кафе.
Официант с длинными каштановыми усами принял у нас заказ. Я пригляделся к нему: не гомункул ли это, получивший лицензию на работу среди людей? Но нет. Это была машина, хоть в голосе ее и звучала сердечность парижанина. Те, кто создавал ее, даже сумели сделать так, что официант ежеминутно нервно проводил рукой по усам, а на лбу у него сверкали настоящие капельки пота.
- Мадемуазель? Месье? Пиво? Кофе? Красное вино только в следующем месяце. Солнце засветит в четверть первого, а потом еще раз в половине первого. Без двадцати час на пять минут пойдет дождь, чтобы вы могли насладиться своими зонтиками. Я уроженец Эльзаса. Вы можете со мной говорить и на французском, и на немецком.
- Что-нибудь, - сказала Вирджиния. - Решай сам, Поль.
- Пива, пожалуйста. Светлого. Обоим.
- Сию минуту, месье, - сказал официант и исчез, развевая фалдами своего фрака.
Вирджиния, не отрываясь, смотрела на небо:
- Как бы я хотела, чтобы сейчас пошел дождь! Я никогда не видела настоящего дождя.
- Потерпи, дорогая.
- А что такое "немецкий", Поль?
- Другой язык, другая культура. Я читал, что новых немцев будут создавать в следующем году. А тебе разве не нравится быть француженкой?
- Очень нравится. Намного больше, чем быть просто номером. Но, Поль... - внезапно она запнулась, а в глазах появилось смущение.
- Да, дорогая?
- Поль, - сказала она, и в этом звуке моего имени был крик, молящий о помощи. Он шел из глубины ее души прямо ко мне, к сердцу того, кем я стал, и кем я был, вопреки всему тому, что было заложено в меня моими создателями.
Я взял ее руку.
- Скажи мне, дорогая.
- Поль, - сказала она, чуть не плача, - ну почему все так быстро происходит? Это наш первый день, и мы оба чувствуем, что сможем прожить вместе всю оставшуюся жизнь. Но что-то не то в нашем дуэте... Нам нужно найти священника. Я не понимаю, что происходит и почему так быстро. Я хочу любить тебя, и я люблю тебя. Но я не хочу любить тебя так, как будто кто-то заставляет меня это делать. Я хочу быть сама собой. Из ее глаз полились слезы, но голос оставался твердым.
А потом я сказал то, чего мне не нужно было говорить:
- Ты не должна волноваться, любимая. Я уверен, что Содействие все продумало.
Услышав мои слова, она расплакалась громко и безудержно. Я никогда раньше не видел, чтобы взрослый человек плакал. Это было очень странно и пугающе.
Человек, сидевший за соседним столиком, встал и подошел к нам, но я не обратил на него внимания.
- Дорогая, - пытался я успокоить Вирджинию, - дорогая, мы справимся.
- Поль, позволь мне уйти от тебя, только так я смогу быть твоей. Всего на несколько дней или недель, а может, и лет. Тогда, если... если... если я все же вернусь, ты будешь знать, что это я, а не запрограммированная машина. Ради Бога, Поль, ради Бога! - и уже совсем другим голосом прибавила: - А что такое Бог, Поль? Они заложили в наше сознание множество новых слов, и я не знаю, что они значат.
Человек, стоявший возле нашего столика, сказал:
- Я могу отвести вас к Богу.
- Кто вы? - спросил я. - И кто вас просит вмешиваться?
Мои слова были произнесены очень обидным тоном, чего в нашем прежнем языке - общечеловеческом - не было совсем. Но незнакомец вежливо продолжал (он хоть и был французом, но умел держать себя в руках):
- Меня зовут Максимилиан Макт. Я когда-то был верующим.
Глаза Вирджинии загорелись. Она быстро вытерла слезы и уставилась на незнакомца. Он был высокий, худой, загоревший (и как ему удалось так быстро загореть?). У него были огненно-рыжие волосы и усы почти как у нашего официанта.
- Вы спросили о Боге, мадемуазель. Бог там, где всегда был, есть и будет. Он вокруг нас, возле нас, в нас.
Очень странно звучали эти слова в устах человека вполне мирской наружности. Я поднялся, чтобы попрощаться с ним, но Вирджиния, поняв мои намерения, поспешила предотвратить мои слова:
- Совершенно верно, Поль. Дай месье стул, - голос у нее был очень теплым.
Подошел официант с двумя конусообразными бокалами, наполненными золотой пенистой жидкостью. Я никогда раньше не видел пива, но знал, какое оно на вкус. Я положил на поднос мнимые деньги, получил мнимую сдачу и заплатил официанту мнимые чаевые. Содействие еще не придумало, как снабдить каждую воскресшую нацию своими собственными деньгами, поэтому мы не могли пока расплачиваться настоящими купюрами. Еда и напитки были бесплатными.
Официант-машина вытер усы, провел салфеткой по вспотевшему лбу и вопросительно посмотрел на месье Макта:
- Вы будете здесь сидеть, месье?
- Конечно, - сказал Макт.
- Вас можно обслуживать за этим столиком?
- Почему бы и нет? Если эти милые люди позволят.
- Очень хорошо, - кивнул робот, снова вытирая рукой усы и тут же устремился в темноту бара.
Вирджиния не отрывала глаз от Макта.
- Вы верующий? - спросила она. - И вы до сих пор верите, хоть и стали, как и мы французом? А почему вы считаете, что вы - это вы? Почему я, например, люблю Поля? Неужели Содействие контролирует и наш внутренний мир? Я хочу быть самой собой. Вы знаете как этого можно достичь?
- Не знаю, что делать в вашем случае, но в моем - знаю. Я учусь быть самим собой. Подумайте, - и он повернулся ко мне. - Я стал французом две недели назад, но уже знаю, что во мне осталось от прежнего, а что добавилось от нового.
Официант вернулся с бокалом, ножка которого придавала ему вид маленькой злобной фигурки, изображавшей Космопорт. Жидкость в бокале была молочно-белого цвета.
Макт поднял бокал и сказал:
- Ваше здоровье!
Вирджиния смотрела на него во все глаза: казалось, она вот-вот опять расплачется. Пока мы с ним попивали из бокалов, она высморкалась и спрятала платок. Я впервые увидел, как сморкаются, но мне казалось, что это вполне соответствует уровню нашей новой культуры.