Владимир Савич
Бульвар Ностальгия
Табуретка мира
Когда я появился на свет, отец мой уже окончил юридический курс местного университета и работал инспектором в областном отделе ОБХСС. И по сегодняшний день я не знаю расшифровки этой аббревиатуры. Что– то, связанное со спекуляцией и хищениями.
Не знаю, был ли отец рад моему появлению на свет, но доподлинно известно,
что на мою выписку из роддома он не явился. Спустя три десятилетия я так же
не явился в роддом за своей дочкой (по всей видимости, это у нас
наследственное), но это вовсе не значит, что я не был рад её рождению.
Напротив, рад, и люблю свою дочь! Храни её Господь!
Ну да оставим это! Рассказ ведь не о любви, он о музыке, точнее о гитаре, нет
о табурете, а может быть о жизни!!?? Решать тебе, читатель, а мне– время
рассказывать.
Итак, отец. Ну что отец! Отец постоянно был занят на службе: ловил, сажал,
расследовал. Проводил облавы, выставлял пикеты, устраивал засады, называя
это оперативной работой (оперативкой). Этой самой оперативкой он был занят
с утра до вечера, прихватывая иногда и ночи. Все свое детство я думал, что
отец у меня какой-то очень засекреченный разведчик, где-то между Рихардом
Зорге и Николаем Кузнецовым!
Наши жизни пересекались крайне редко. Временами мне казалось, что я люблю
своего отца, а иногда я его, страшно сказать, ненавидел. Наши отношения
напоминали мартовские колебания термометра.
– Не грызи ногти. Не ковыряй в носу. Зафиксируй этот момент. Закрой рот. Я
дам тебе слово – командным громким голосом требовал отец. Ртутный столбик
падал за отметку ниже нуля.
– Опять со шкурами валялся, – кричала мать, стряхивая с его пальто сухую
траву и хвойные иголки.
– Что ты мелешь! Я всю ночь провел в засаде! – тихим усталым голосом отвечал
отец.
Слово «засада»– грозное и опасное само по себе, да еще произнесенное таким
утомленным голосом, становилось просто героическим.
Я живо представлял себе, как отец лежит в мокром овраге в ожидании шкуры.
Шкура – небритый угрюмый дядька – бродит по ночному лесу, трещит
валежником, грязно ругается и замышляет что-то гадкое, подлое, низкое, но тут
выходит мой отец и с криком: «Попалась, шкура!» валит детину на землю,
крутит ему руки и везет в отдел.
В такие моменты ртутная стрелка резко шла вверх.
Высшую отметку моего отношения к отцу термометр показал, когда он
попал в автомобильную катастрофу. Ходили слухи, что в день аварии отец был
со «шкурой», но я верил в засаду. Врач дал ему всего одну ночь жизни. Но отец
выжил и вскоре уже снова требовал, чтобы я не грыз ногти и не ковырял нос.
Отметки абсолютного нуля и сожалений по поводу врачебной ошибки они
достигли, когда я стал битником. Я даже помню фразу, сказанную отцом на мой
жизненный выбор.
– Лучше бы ты стал бандитом!
– Почему? – удивился я.
– Потому что в хипаках нет ничего человеческого!
– Поясни!
– А что тут пояснять. В человеке все должно быть прекрасным. А у хипаков
что? Патлы, буги-вуги и эпилептические припадки.
– Почему эпилептические?! – воскликнул я.
– Потому что видел ваши танцы, – ответил отец.
– Пусть в них нет ничего прекрасного. Зато у них интересная и насыщенная
жизнь! – патетически воскликнул я.
– Жить нужно как Павка Корчагин, чтобы не было мучительно больно за
бесцельно прожитые годы!
– Корчагин – анахронизм. Слушай Ричи Блэкмора!
– Пройдет пару десятков лет, и твой Блекмордов станет для твоих детей таким
же анахронизмом!
Отец оказался прав. Для моей дочери Павкой Корчагиным служит Nick Carter
из «Backstreet Boys».
– Ты напоминаешь мне «изи дей херд найт» («easy day hard night», «тяжелый
вечер легкого дня»), – ответил я отцу, перефразировав на свой лад название
«битловской» песни.
– Не выражайся! – воскликнул отец. Принимая, очевидно, английское «hard» за
русское нецензурное слово.
Как всякий интеллигент во втором поколении, отец презирал жаргонизмы и
крутые словечки.
– Пока не поздно возьмись за голову. Иначе тебя посадят, – сказал отец в
заключение.
Но я не послушал (в моем кругу слушать предков выглядело таким же
анахронизмом, как и читать Н. Островского) и по-прежнему слушал «Deep
purple», и всякую свободную минуту проводил с гитарой, пытаясь сдирать
импровизации с Р. Блекмора.
– И на такой доске, – сказал ведущий городской гитарист Ободов, – ты хочешь
взлабнуть Блекмора!?
Я промолчал.
– Хочешь Блэкмора лабать, стратакастер должен мать! – и Обод вытащил из
шкафа кремового цвета «Фендер стратакастер».