Санди познакомилась с художником-моменталистом, который вырезал ножницами из черной бумаги силуэты.
Санди попробовала вырезать его профиль. Он вырезал профиль Санди. Проделал это мастерски, заложив руки с бумагой и ножницами за спину. Теперь Санди и художник друзья. Санди обучается у него профессии художника моменталиста-силуэтиста. Вырезает Ладю ежедневно десять раз.
Ладя повернул голову Санди к себе, заглянул в глаза. У Санди они были чуть шире раздвинуты, чем это, может быть, полагалось, но от этого лицо ее было только озорнее и лучше. Санди разжала губы, выпустила прядь волос. Подхваченная ветром, прядь запуталась на ее лице. И тогда Ладя - как он в детстве с возмущением кричал: "Где же меценаты!" - с гордостью кричит: "Она моя жена!", хотя никого вокруг нет, кроме какой-то птицы на высоких тонких ногах.
Санди смеется и вновь ловит губами прядь волос, удерживает от ветра, смотрит на Ладю. Ладя остался Ладей, ей от этого особенно радостно. Она не хочет в нем никаких перемен, не хочет в нем никаких новых достоинств, потому что она его любит.
Они лежали на мелкой гальке у самого моря. Это было под ливадийским виноградником, где сохранился еще кусок дикого пляжа без тентов, зонтиков и лежаков. Сюда приходили мальчишки с удочками, солдаты, свободные от дежурств у пограничного прожектора. Здесь валялись на берегу выброшенные прибоем глиняные черепки, куски просоленного морем дерева, прошлогодние ягоды винограда, затвердевшие и превратившиеся тоже в коричневые камушки. Здесь не было курортной Ялты, а был диковатый старый Крым.
Санди закрыла глаза и лежала без движения. Солнце было поздним, осенним, но еще теплым. Можно быть на пляже - не купаться, а просто лежать. Ладя смотрел на Санди. Он радовался, что она теперь постоянно рядом с ним и, если дотронется до нее, она тут же откроет глаза и повернется к нему.
Санди сказала:
- Расскажи о своей маме.
Почему вдруг? Но то, что она это сделала именно здесь, при полном их счастье, когда, казалось, ничего и никого им больше не надо было, приятно поразило Ладю и взволновало. Значит, она об этом думала и только искала подходящий случай, чтобы спросить. Особой душевной тишины, которая была бы у них обоих для такой просьбы и для ответа на такую просьбу. Ладя сказал ей то, что он никогда никому не говорил:
- Я ее совсем не запомнил. Не сумел.
- Совсем?
- Только что-то такое, что, может быть, я и придумал.
- Не придумал, - сказала Санди. - Ты запомнил. Все это было.
Санди положила голову ему на руку так, чтобы щекой быть на его ладони. Ветер с моря шевельнул ее волосы и потом засыпал ими Ладино лицо. Ладе от этого сделалось привычно спокойно.
- Андрей играет хорошо, - сказала Санди.
- Я не думаю сейчас об этом.
- Я тоже. Но я виновата перед тобой, - сказала она вдруг и ничего больше не объяснила.
Летний театр-эстрада. Ряды пустых деревянных скамеек. Над сценой полукруглая крыша с маленькой лирой посредине, вырезанной из фанеры.
В театр входит Санди. Идет вдоль пустых рядов, делает вид, что у нее в руках сумочка и что она из сумочки достает билет, потом начинает искать свое место. Наконец находит и садится.
Сегодня Ладя будет играть для Санди. Они последний день в Ялте. Завтра уезжают. Санди сидит ждет. Появляется знакомая птица на высоких тонких ногах. Очевидно, не хочет пропустить последний концерт в сезоне на летней эстраде.
Ладя поднимает скрипку, медленно приближает смычок к струнам и начинает играть. Скрипка поднята высоко, и кажется, он не видит пустого летнего театра.
Санди слушает.
Она затихает в неподвижности, и лицо ее очень серьезно. Ладя играет удивительно и так сильно, что Санди от волнения даже бледнеет. Она знает, что Ладя талантлив, но только сегодня, сейчас она понимает, что перед ней Великий Скрипач, а в его музыке сейчас только она, Санди, - ее голос, ее движения, руки, глаза, губы. И еще в музыке особое беззвучное "да". У любви есть беззвучное "да", главное, решающее. Люди молча протягивают его друг другу. Если кто-то кому-то не подарит беззвучное "да", значит, он никогда не подарит и свою любовь, не сделает ее единственной и окончательной.
Ладя протягивал Санди беззвучное "да" - свою единственную и окончательную любовь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Франсуаза улетела в Париж на ноябрьские каникулы. Пришлось лететь раньше Нового года, потому что мама уезжала в длительную командировку - в дом Сезанна и в места, связанные с жизнью Сезанна. Делать репортаж. Дом Сезанна на окраине Эссекса. Значит, опять рядом с Камаргой. Франсуаза бывала в доме Сезанна с отцом. Отец любил смотреть на его картины, посвященные Провансу. В доме пахло сухой лавандой, лежали на полу рядом с мольбертами сухие тыквы, старинные толстостенные бутылки. Свешивались с потолка низки чеснока и лука.
То, что мама опять едет туда, где папа, это хорошо. Перед отъездом мама хотела повидать Франсуазу. По телефону сказала: "Может быть, у тебя есть что-нибудь важное ко мне? Ты заканчиваешь школу".
Догадывается мама, что может быть что-нибудь важное, или нет? Хотела мама этого или нет? Вопрос не дает Франсуазе покоя.
Франсуаза и Павлик вышли на Тверской бульвар. Франсуазе надо было за билетом на самолет. Павлик ее провожал. Они решили спуститься по улице Горького до проспекта Карла Маркса и потом выйти к кассам "Эр Франс". Чем длиннее путь, тем лучше.
- Сходим в музей искусств, - сказала Франсуаза.
- Зачем? - удивился Павлик.
- Посмотрим Сезанна. Хочу показать тебе Прованс.
- А билет на самолет?
- Успокоится.
- Успеется.
- Да. Успеется.
- Когда ты уезжаешь, ты всегда хуже говоришь по-русски.
Они спустились на проспект Карла Маркса и повернули не налево, к кассам на самолет, а направо, к музею.
- Я знаю только прованское масло. - Павлик пошутил, но шутка не получилась. Шутки никогда ему не удавались.
Ей не хотелось видеть его грустным и самой не хотелось быть грустной. Один из них оставался в Москве, а другой - улетал из Москвы. Франсуаза улетала из Москвы и прежде, но тогда Франсуаза и Павлик не были вместе. Тогда Франсуаза играла еще в хоккей.
- Мне нравится твой отец, - сказала Франсуаза. - Он похож на моего. Большой, сильный и... множечко застенчивый. Не перебивай! Мне нравится это слово! Оно мое. А почему Ван Гог отрезал себе ухо?
- Не знаю.
- С ним спорили, и он отрезал. Вот. - Франсуаза провела указательным пальцем по краю своего уха.
Павлик засмеялся. Франсуаза засмеялась. Она хотела, чтобы он засмеялся и чтобы не всегда только бы он все знал.
В музее Франсуаза быстро нашла полотна французских художников.
- Видишь, акведук нарисован? Он недалеко от дома Сезанна в Эссексе. Римский, из прошлых веков. Я там бывала. Папа меня возил. В Эссексе главная улица в огромных платанах. Вся зеленая. Неба нет. Листья. Птицы громко поют. Утром сильнее, чем ездят автомобили. И все время крыши из глины кусочками.
- Черепица.
- Черепица. Да. А вот "Мост над прудом" Сезанна. "Равнина у горы святой Виктории". Гора в чернилах.
- Фиолетовая.
- Фиолетовая. И всегда камыш везде растет. Он защищает от мистраля сады. Яблоки, груши падают и лежат, где камыш. Ренуар, "Купание на Сене". Марке, "Мост Сен-Мишель в Париже". Студенты называют бульвар Сен-Мишель Бульмиш. Опять Сезанн, "Берега Марны".
Франсуаза тянула Павлика от полотна к полотну, и он понял, что она сюда часто ходила.
- Ван Гог, "Красные виноградники в Арле". Арль совсем недалеко от папы, от Камарги. Здесь арена и показывают стэнди - как остановить дикого быка. Это очень трудно - удержаться на черном диком быке верхом. Если свалишься, надо убегать или прятаться в пустой бочке.
Теперь Павлик шел впереди и рассматривал картины, а Франсуаза шла сзади, пока он не протянул руку, и они пошли вместе. Франсуаза хотела поселить его в свое детство, чтобы было так, что они давно вместе.
- Надо в кассу за билетом, - сказал Павлик.
- Надо, - кивнула Франсуаза. Но не спешила уходить из музея, отставала, пыталась задержаться у диванчиков для отдыха и кресел.