За своей работой, борьбой за успех он не сумел увидеть и понять Риту. Да, да, да. Помочь ей. Он ведь все время искал себя, только себя. Он ее очень любил, но еще больше любил свою мечту о Великом Скрипаче. И он проглядел в своей личной жизни Риту. Закономерность творчества? Увлеченность? Эгоцентризм? Андрей никогда не спрячется в этом от самого себя.
Эгоцентризм - это крайний индивидуализм; не просто индивидуализм, а крайний. Сила таланта как сила жестокости, что ли? К себе? Ко всем другим. И опять во имя себя, своего таланта?
Игра словами, вот он чем сейчас занимается. Оправдывается, выкручивается. И разве только так все может быть? Разве только эгоцентризм?
Андрей вспомнил Олю. Как она спокойно и естественно заняла место в жизни, была к этому готова. Была готова к подлинному общению с людьми через свою музыку. Оле помогала ее внутренняя тишина, предельная сосредоточенность, способность оценивать себя и окружающую действительность. Теперь он знает Олю, только теперь.
Он видел Олю перед ее отъездом в Лондон в консерваторском читальном зале. Она сидела за столом, наклонив голову и придавив ладонями уши, чтобы сосредоточиться над тем, что она читала. Андрей незаметно подошел к ней и тронул за локоть. Чибис опустила руки, подняла голову. Она взглянула на Андрея, и это был взгляд близкого ему и понятного человека.
Андрей сел рядом, и они начали шепотом разговаривать. Чибис сказала, что скоро перейдет с вечернего отделения на дневное. Бабушке надбавили пенсию, да и она тоже на дневном отделении будет получать стипендию. Как-нибудь им хватит. Андрей спросил о поездке в Лондон. Она сказала, что заканчивает программу. Потом спросила: как он сейчас?
- Ничего, - ответил Андрей. - Впрочем... не знаю.
- Это пройдет, Андрюша. - И тут же перевела разговор, сказала, что встретила Машу Воложинскую. Такой же ребенок, но только большой, у которого постоянно сваливаются с носа очки.
- Давно не встречал, - сказал Андрей. - Франсуазу видел, взрослая и красивая.
- Они все теперь взрослые.
- А мы?
- Старики, очевидно, - улыбнулась Оля.
Андрей улыбнулся в ответ:
- Ты совсем неплохо выглядишь.
- Андрюша...
- Конечно. Надо чем-то подтвердить?
- Не надо. Ты говорил мне правду. - Оля опять перевела разговор. - А Гусева не видел? Занимается древнеармянскими нотами. Тысячи рукописей - и не разгаданы. Кажется, называются "хазовые знаки". Достал фотокопии, сидит над ними.
- Беспощадная личность.
- Мне он нравится, - сказала Оля.
- Мне тоже, - сказал Андрей.
- Кира Викторовна о тебе спрашивала.
- Зайду к ней. Что там в школе нового?
- Живут. Организовали совет по содружеству с музыкальным училищем в Петропавловске. Собирают для них ноты.
- Как турниры "Олимпийские надежды". Буйно мы забавлялись.
- Назвали "Слушайте все".
- Не то, а?
- И мне кажется.
- "Мажоринки" выпускают?
- "Контрапункт".
- "Мажоринки" лучше.
- По-моему, тоже. Мы старики, если нам все наше лучше.
Они помолчали.
Андрею было спокойно с Олей. Разговор о ребятах, о школе был ему приятен, он ни к чему не обязывал, не вызывал ничего, кроме доброй улыбки, как всегда вызывает улыбку школьное прошлое, хотя это и было совсем недавно, но казалось, что все было очень давно и что ты с тех пор совсем изменился; во всяком случае, в твоей жизни произошли серьезные перемены. В жизни Андрея так и было.
Андрею вдруг подумалось: не испробовать ли на скрипке Олину русскую программу? Оля оставила ему черновики нот. А может быть, скрипка и орган в русской программе? Было бы интересно. Есть одна фраза в Олиной программе, ее надо делать двумя движениями смычка, настораживающе, с оттенком, вопрошающим что-то у времени, у вечности. Движения смычка должны быть прерывистыми, несоразмерными, чтобы звук был свободным, естественным, как скрип двери на ветру в каком-нибудь старинном храме, Спасо-Андрониковом монастыре, например, где похоронен Андрей Рублев.
А впрочем, очевидно, все это мало интересно; сущности, которые служат для объяснения, не должны умножаться сверх нужды. Скрипка в этой программе - еще одна сущность. Зачем? Или как у "гроссов" - гамбит: жертвуется пешка или фигура, чтобы скорее начать атаку. "Гроссы" сказали, что экземпляр их опытной скрипки - гамбит. Нужна ли подобная атака, подобный гамбит? Последняя встреча с "гроссами" была для Андрея неприятной. Он сказал, что жертвовать пешку они будут без него.
Они стояли все над механическим смычком - Андрей, Сережа, Иванчик, Надя, акустик Митя Нагорный. На матовом экране высвечивался линейный спектр обертонов и частот.
"Андрей, ты устал", - сказал Иванчик.
"И ты не совсем нас понял, - сказал Сережа. - Жертва, связанная с экспериментом, всегда бывает обусловлена..."
"А вы не устали? Вы все! - Андрей не дал докончить Сереже его фразу. - От бесконечного механического смычка не устали? От бесконечной неодушевленной частоты? Сожгите скрипку, чем так... - Андрей возвысил голос, чтобы перекричать визг смычка. - Сожгите!"
Надя выключила мотор. Наступила тишина.
Это воспоминание было Андрею неприятным. Может быть, он несправедлив к Иванчику и Сереже? Считает, что путь постижения того, за что они взялись, должен быть не таким. Скрипка, чтобы она родилась живой, всегда должна иметь свою тайну рождения, как имеет тайну рождения каждый талант. И скрипки не должны копировать одна другую механически. Неужели "гроссы" этого не понимают? Или Андрей теперь несправедлив к "гроссам" вообще? Устал на самом деле, и прежде всего от самого себя. Начал ссориться с друзьями. Нехорошо это, действует удручающе. Вовсе даже не радует ни в какой личной правоте. А может быть, и личной правоты нет? Он никогда еще не достигал окончательной правоты. Рыжую застенчивую машину, например, сожгли и, оказывается, так надо было. А он сжег скрипку, и этого не надо было делать.
Андрею захотелось увидеть девочку Витю. Она бывает на заводе у "гроссов", но с Андреем там не встречается, ходит только днем, когда знает, что Андрея на заводе нет.
Ему нужна была сейчас ее четкая простота восприятия жизни. Ему нужна сейчас эта четкая простота. Что он говорит? Прежде всего он должен позаботиться о ней самой, должен помочь, и не потому, что ответствен и старше, а просто по-человечески это должно быть так. Не ее четкая простота, а его человечность по отношению к ней.
Андрей возвращался с завода от Иванчика и Сережи, и ему необходимо было, чтобы у консерватории стояла Витя. Он даже убедил себя, что она там стоит в своем узеньком детском пальто. Андрей забеспокоился, заторопился. Ему сделалось невыносимо стыдно перед Витей. Он всегда хотел, чтобы другие прежде всего были бы необходимы ему, его трудностям, и только потом он был бы необходим другим. Он потерял Риту по такой вот причине. И он никогда не простит себе этого.
Андрей почти прибежал к консерватории. Стоят группами студенты-вечерники. Девочки Вити нет. Но Андрей упрямо ходил среди студентов, искал ее. Ему казалось, что он ее вот-вот увидит. Натолкнулся на Родиона Шагалиева. Родион пришел на занятия по камерному ансамблю.
- Ты кого потерял? - спросил Родион.
- Себя, - ответил Андрей.
Он сдал в Госколлекцию Страдивари и опять упрямо ходил, искал Витю. Уже потом, когда возвращался домой, он подумал, что сказал Родиону правду.
ЭПИЛОГ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ
Это был поздний вечер. Еще и еще один в жизни Андрея. Андрей медленно шел по городу. Он должен как-то окончательно понять себя. Он не может теперь ощущать жизнь так же, как ощущал до того дня, когда умерла Рита. Он теперь должен поймать в себе первое новое музыкальное движение. Он услышит его.
И он упрямо шел по городу и ждал самого себя.