Он знал, что и Санди это чувствует, именно так, именно сейчас. Не потому, что идут рядом, что ее голова у него на плече, и не потому, что он обнял ее, а это было и когда они сидели в кафе над обрывом, и когда шли сюда из Ялты, и когда ехали сюда из Москвы, и когда они были еще в Москве, и когда они вообще не видели и не знали еще друг о друге, но были уверены, что они есть, существуют и будет назначен день и час их встречи. Будет определена их дальнейшая жизнь. А может быть, ничего не будет определено, а будет все отыскиваться каждый день и каждый час, потому что не хочется ничего заимствовать из опыта других, кто пытается им что-то объяснить, от чего-то предостеречь, в чем-то образумить. Неразумность во всем — этого хочется. Даже в том, что они умчались в Крым на пять дней, устроили свадебное путешествие, было что-то неразумное. Им хотелось побыть в новом для них качестве в тех местах, где они уже были вдвоем и где они решили, что будут вдвоем и даже оставили в небольшой щели в скале две плоские гальки. Теперь камни лежат у них в комнате на столе.
Санди познакомилась с художником-моменталистом, который вырезывал ножницами из черной бумаги силуэты. Санди попробовала вырезать его профиль. Он вырезал профиль Санди. Проделал это мастерски, заложив руки с бумагой и ножницами за спину. Теперь Санди и художник друзья. Санди обучается у него профессии художника-моменталиста-силуэтиста. Вырезывает Ладю ежедневно десятки раз.
Ладя повернул голову Санди к себе, заглянул в глаза. У Санди они были чуть шире раздвинуты, чем это, может быть, полагалось, но от этого лицо ее было только озорнее и лучше. Санди разжала губы, выпустила прядь волос. Подхваченная ветром прядь запуталась на ее лице. И тогда Ладя — как он в детстве с возмущением кричал: «Где же меценаты!» — с гордостью кричит: «Она моя жена!», хотя никого вокруг нет, кроме какой-то птицы на высоких тонких ногах.
Санди смеется и вновь ловит губами прядь волос, удерживает от ветра, смотрит на Ладю. Ладя остался Ладей, ей от этого особенно радостно. Она не хочет в нем никаких перемен, не хочет в нем никаких новых достоинств, потому что она его любит.
Они лежали на мелкой гальке у самого моря. Это было под ливадийским виноградником, где сохранился еще кусок дикого пляжа без тентов, зонтиков и лежаков. Сюда приходили мальчишки с удочками, солдаты, свободные от дежурств у пограничного прожектора. Здесь валялись на берегу, выброшенные прибоем, глиняные черепки, куски просоленного морем дерева, прошлогодние ягоды винограда, затвердевшие и превратившиеся тоже в коричневые камушки. Здесь не было курортной Ялты, а был диковатый старый Крым.
Санди закрыла глаза и лежала без движения. Солнце было поздним, осенним, но еще теплым. Можно быть на пляже — не купаться, а просто лежать. Ладя смотрел на Санди. Он радовался, что она теперь постоянно рядом с ним и если дотронется до нее, она тут же откроет глаза и повернется к нему.
Санди сказала:
— Расскажи о своей маме.
Почему вдруг? Но то, что она это сделала именно здесь, при полном их счастье, когда, казалось, ничего и никого им больше не надо было, приятно поразило Ладю и взволновало. Значит, она об этом думала и только искала подходящий случай, чтобы спросить. Особой душевной тишины, которая была бы у них обоих для такой просьбы и для ответа на такую просьбу. И тогда Ладя сказал ей то, что он никогда никому не говорил:
— Я ее совсем не запомнил. Не сумел.
— Совсем?
— Только что-то такое, что, может быть, я и придумал.
— Не придумал, — сказала Санди. — Ты запомнил. Все это было.
Санди положила голову ему на руку так, чтобы щекой быть на его ладони. Ветер с моря шевельнул ее волосы и потом засыпал ими Ладино лицо. Ладе от этого сделалось привычно спокойно.
— Андрей играет хорошо, — сказала Санди.
— Я не думаю сейчас об этом.
— Я тоже. Но я виновата перед тобой, — сказала она вдруг.
Летний театр-эстрада. Ряды пустых деревянных скамеек. Над сценой полукруглая крыша с маленькой лирой посредине, вырезанной из фанеры.
В театр входит Санди. Идет вдоль пустых рядов, делает вид, что у нее в руках сумочка и что она из сумочки достает билет, потом начинает искать свое место. Наконец находит и садится.
Ладя стоит на эстраде. Санди одна в летнем пустом театре.
Сегодня Ладя будет играть для Санди. Они последний день в Ялте. Завтра уезжают. Санди сидит, ждет. В это время появляется знакомая птица на высоких тонких ногах. Очевидно, не хочет пропустить последний концерт в сезоне на летней эстраде.