Это воспоминание было Андрею неприятным. Может быть, он несправедлив к Иванчику и Сереже? Считает, что путь постижения того, за что они взялись, должен быть не таким. Скрипка, чтобы она родилась живой, всегда должна иметь свою тайну рождения, как имеет тайну рождения каждый талант. И скрипки не должны копировать одна другую механически. Неужели «гроссы» этого не понимают? Или Андрей теперь несправедлив к «гроссам» вообще? Устал на самом деле и прежде всего от самого себя. Начал ссориться с друзьями. Нехорошо это, действует удручающе. Вовсе даже не радует ни в какой личной правоте. А может быть, и личной правоты нет? Он никогда еще не достигал окончательной правоты. Рыжую застенчивую машину, например, сожгли, и, оказывается, так надо было. А он сжег скрипку, и этого не надо было делать.
Андрею захотелось увидеть девочку Витю. Она бывает на заводе у «гроссов», но с Андреем там не встречается, ходит только днем, когда знает, что Андрея на заводе нет.
Ему нужна была сейчас ее четкая простота восприятия жизни. Ему нужна сейчас эта четкая простота. Что он говорит? Прежде всего он должен позаботиться о ней самой, должен помочь, и не потому, что ответствен и старше, а просто по-человечески это должно быть так. Не ее четкая простота, а его человечность по отношению к ней.
Андрей возвращался с завода от Иванчика и Сережи, и ему необходимо было, чтобы у Консерватории стояла Витя. Он даже убедил себя, что она там стоит в своем узеньком юношеском пальто. Андрей забеспокоился, заторопился. Ему сделалось невыносимо стыдно перед Витей. Он всегда хотел, чтобы другие прежде всего были бы необходимы ему, его трудностям, и только потом он был бы необходим другим. Он потерял Риту по такой вот причине. И он никогда не простит себе этого.
Андрей почти прибежал к Консерватории. Стоят группами студенты-вечерники. Девочки Вити нет. Но Андрей упрямо ходил среди студентов, искал ее. Ему казалось, что он ее вот-вот увидит. Натолкнулся на Родиона Шагалиева. Родион пришел на занятия по камерному ансамблю.
— Ты кого потерял? — спросил Родион.
— Себя, — ответил Андрей.
Он сдал в Госколлекцию Страдивари и опять упрямо ходил, искал Витю. Уже потом, когда возвращался домой, он подумал, что сказал Родиону правду.
Эпилог третьей книги
Это был поздний вечер. Еще и еще один в жизни Андрея. Андрей медленно шел в сторону Краснопресненской улицы. Вдруг услышал нарастающий протяжный грохот: среди троллейбусов и автобусов двигалась военная техника. Подготовка к Октябрьскому параду.
Ровно и мощно работали моторы. Сизый дым окутывал уличные фонари. В открытых люках бронетранспортеров — водители, башенные стрелки, командиры подразделений. Поблескивают офицерские погоны на куртках и гвардейские знаки на броне.
Военная техника двигалась по центру города. Андрей занял место среди прохожих и вначале просто смотрел с тротуара, а потом, как уже было с ним когда-то — пальто нараспашку, без шапки, шапка торчит из кармана пальто, — оказался совсем близко у проходящих боевых машин. Город был неузнаваем для Андрея, и он стоял пораженный его суровой мощью. Это была сила, от которой зависела, как ни странно, тишина в мире. И он это сейчас понимал. Он чувствовал сейчас всю остроту современного мира, гудящую от боевых моторов. Сколько раз в жизни он видел по телевидению парады войск на Красной площади, но не ощущал этого непосредственно, чтобы под ногами сотрясался асфальт, а на лице оставался ветер от проходящих на скорости бронетранспортеров.
Он должен как-то все это окончательно понять в себе и в своей скрипке! Он теперь не может ощущать жизнь так же, как ощущал до сих пор — пять минут назад… три минуты назад… две минуты… минуту… Услышать, поймать в себе первое новое музыкальное движение. Крик сегодняшней борьбы в мире. Он услышит его в себе.
Он упрямо стоял.
Теперь он ждал самого себя.