Ладя с трудом втиснулся за маленький стол, положил на стол скрипку, на скрипку положил руки и опустил на них голову. Он ничего не сказал.
Яким Опанасович за окном сказал:
— Ревизор. Ноты пытае.
— Одежонка на нем дюже расхлпстанная, — засомневался кто-то.
— За председателем сельрады сбегать хиба за агрономом?
— Ганка сама отобьется, — сказал Яким Опанасович. — Она ему этих нотов насыплет цельный лантух.
Когда Ганка кончила урок и подошла к Ладе, он спал. Голова его по-прежнему лежала на руках, а руки лежали на скрипке.
— Ты поселишься у тетки Феодоры, маминой сестры, — сказала Ганка Ладе, когда они шли из школы по селу. — Она живет одна и будет рада, если кто-нибудь поселится в хате. Ты жил в украинской хате?
— Нет, — сказал Ладя.
— Теперь поживешь.
— Можно, конечно, — согласился Ладя. В хате жил сам Тарас Григорьевич Шевченко. Да и с Ганкой спорить было бесполезно — типичная Кира Викторовна. Она уже все за него решила.
Ладя шел и пока в основном помалкивал. На свою жизнь он не жаловался — интересная жизнь, разнообразная. Открытая всем ветрам, как сказал поэт. Может быть, и не говорил поэт, но так говорят, что всегда говорил поэт. Ладька подумал о всех ветрах, потому что увидел мельницу. Это был черный от времени ветряк, со смешными кустами, выросшими у него на крыше и торчащими, как поредевший чуб.
Дорога, по которой Ладя шел с Ганкой, была сухой, укатанной машинами. Идти было легко.
Ладю почти довезли к селу Бобринцы по автостраде, так что в самом селе он еще не был, только на окраине, где было новое здание школы. Ладя доехал в автодоме Санди и ее родных. За рулем «Тутмоса» уже сидел постоянный шофер. Да и Кира Викторовна, в конце концов, написала директору цирка, чтобы он отправил Ладю в Москву.
У Лади не было никакого плана, когда он ехал по автостраде с цирком. Он собирался вместе доехать до Запорожья, где должны были начаться очередные гастроли. Цирк возвращался из Кабардино-Балкарии, где побывал уже после Крыма. В Запорожье Ладя собирался сесть на поезд на Москву, но вдруг неожиданно прочитал на указателе дорог название села Бобринцы, и тут он все вспомнил и все решил. Он сойдет. Он навестит Ганку. Конечно. Идея!
Санди и Арчи долго стояли и смотрели, как Ладя уходил по проселку в сторону села. И вся колонна цирка стояла. Ладю в цирке полюбили, и он полюбил цирк.
Ладя забыл взять скрипку. Вещи взял, а про скрипку забыл. Почему-то так получилось. Почему-то думал, что не уходит, а просто идет куда-то. Отнесет вещи и вернется. Так раньше он никогда не думал; раньше он всегда уходил. Идея — и все. А тут идея — и получилось как-то не все… Не до конца.
Санди приказала Арчи — Ладя не слышал что, но увидел, как спешит к нему Арчи, а в зубах у него был знакомый потрепанный чехол, перетянутый резинкой. Арчи осторожно нес скрипку. Он понимал, что несет. У него душа артиста.
Стояла Санди, стоял Ладя, а между ними был Арчи со скрипкой.
Ладя взял скрипку.
— Спасибо, Арчибальд. Вы удивительная личность.
Арчи грустно смотрел на Ладю. Они оба помолчали. Потом Арчи что-то изобразил хвостом и пошел назад.
Ладя махнул Санди рукой, и ему показалось, что на Санди опять красное платье, которое было тогда в первый вечер в кемпинге, а волосы розовые. Жуткая чудачка и фокусница эта Санди!
Но сейчас Ладя шел с Ганкой. Не чудачкой и не фокусницей, а настоящей Кирой Викторовной.
— Нельзя жить там? — Ладя показал на ветряк. — Он не работает, конечно.
— Работает.
— Дон Кихот.
— Я его люблю, — сказала Ганка. — Мой дед был мельником.
— Я не мельник! Я ворон!.. — запел Ладя.
Ганка засмеялась.
— Напугаешь тетку Феодору.
Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне «Время вишен»: когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.
В отдалении плелись старики.
— Всемирные следопыты.
— Ты новый человек, им интересно.
Тетка Феодора обрадовалась постояльцу.
— Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.
Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. «Паровозный дым, а в нем искры», — подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.