— Работает.
— Дон Кихот.
— Я его люблю, — сказала Ганка. — Мой дед был мельником.
— Я не мельник! Я ворон!.. — запел Ладя.
Ганка засмеялась.
— Напугаешь тетку Феодору.
Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне «Время вишен»: когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.
В отдалении плелись старики.
— Всемирные следопыты.
— Ты новый человек, им интересно.
Тетка Феодора обрадовалась постояльцу.
— Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.
Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. «Паровозный дым, а в нем искры», — подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.
В хате было чисто и просторно. Ладя впервые увидел русскую печь и всякие кочерги и ухваты. Рядами сушились на полке под печью глечики и миски, большим цветком были разложены деревянные ложки. На тонкой бечевке висел, сушился перец и еще какие-то листья, будто украшения индейцев. Таким же цветком, как ложки, были расклеены и висели на стене под стеклом мелкие фотографии.
— Скрипочку можно и в прохладу положить, — сказала тетка Феодора, — чтоб не у печи.
Она взяла футляр и положила его под окном на низенькую лавочку.
— Твой парубок? — вдруг спросила тетка Феодора и лукаво взглянула на Ганку.
— Что вы говорите? — вспыхнула вся до корней волос Ганка.
Ладя слышал, что так вспыхивают до корней волос, но сейчас он стал этому свидетелем. Он даже пожалел Ганку.
Ладя глянул в окно и увидел стариков. Они с любопытством смотрели в хату. Добились все-таки своего, подумал Ладя, узнали, для чего я приехал. Ганка тоже, конечно, увидела стариков, нахмурилась. Выбежала во двор. Старики мгновенно исчезли.
«С Ганкой, как за каменной стеной», — подумал Ладя.
— Извиняйте, что не так сказала, — улыбнулась тетка Феодора, но Ладя понимал, что она умышленно так сказала. Хитрая эта тетка Феодора. — Вы, может, сослуживец Ганки? Учитель?
— Циркач, — ответил Ладя.
— Дывись. В цирке, значит, номер имеете?
— Швунтовая гимнастика на доппель-трапе. Могу и кор-де-волан на кор-де-парели. И с этой… з небезпекою для життя.[7]
— Значит, квит, — сказала тетка Феодора. — Смишки за смишки.[8]
Вернулась Ганка. Сказала:
— Он скрипач, и он…
— Успокойся, — остановила ее тетка Феодора. — Мы тут пошутковали маленько. Нехай твой швунтовый циркач помоется с дороги. Чугун в печке стоит с горячей водой. А я чего надо простирну ему.
Да, тетку Феодору напугаешь чем-нибудь. Как же! Тарас Бульба, а не тетя! Или кто там еще, какой атаман или гетман…
В хату проник Яким Опанасович. Незаметно, боком. Крякнул для порядка, чтобы начать соответствующий серьезный разговор, но тут появилась тетка Феодора, и ему пришлось снова крякнуть, чтобы тетка Феодора оценила серьезность его намерений. Но тетка Феодора не оценила серьезности намерений, а просто сказала:
— Не разводи копоть цигаркой. Гэть на двор.
В сенцах Яким Опанасович успел ввернуть мучивший его вопрос:
— О це що за стрикулист припожаловал в село?
Чтоб за тысячу километров от Москвы от какого-то селянина и вдруг услышать такое!.. Ну знаете ли! Тут даже Ладька едва не выбежал и не закричал: «Гэть!»
Появилась Ганка, и Яким Опанасович окончательно был изгнан.
— Я этого деда прямо видеть не могу! — сказала Ганка. — Всюду под окнами торчит.
— А чей это дед? — спросил Ладя.
— Да ничей. Колхозный.
— Химерна людина, — сказала тетка Феодора.
— Слушай, — вдруг сказала Ганка, — чего же это я его прогнала… Ты у него будешь заниматься.
Ганка выскочила из хаты в погоню за химерной людиной. Ладя остался стоять, он ничего не понимал — чем он должен заниматься?
— Ты ей подчиняйся, — сказала тетка. Она, видимо, обратила внимание на выражение Ладиного лица. — Не то все равно она тебя заставит. И квит.
— Чего заставит?
— А вот на этом заниматься. — Тетка кивнула на скрипку. — Ганя мне уже сказала.
«Да тут целая Запорожская Сечь!» — подумал Ладя. Надо бы самому поскорее гэть со двора!
И Ладя потянулся к скрипке. Вошла запыхавшаяся Ганка. И через минуту уже тащила его к Якиму Опанасовичу, который стоял на улице и поджидал их.
Яким Опанасович служил сторожем при кукурузном амбаре. Это было длинное деревянное помещение, до половины засыпанное початками. Ладя никогда в своей жизни не видел столько кукурузы сразу. Рядом был пристроен тамбурчик. В нем были стол, стул, лавка и репродуктор на гвоздике. Тамбурчик — это для сторожа. Ладя решил, что Ганка определила ему заниматься в этом тамбурчике. Но Ганка показала на амбар.
— Нигде нет такой тишины и изолированности.
Ладя занимался в ванной комнате (это дома иногда), в лифте между этажами (это в Управлении археологии, куда он ходил получать посылку от брата и где застрял в лифте), в кабинете директора школы, в цирке, но в амбаре, среди кукурузы, еще никогда не занимался. Говорят, Ростропович занимался в аэропорту во время нелетной погоды. Но аэропорт все-таки не амбар.
От кукурузы все было пронзительно желтым. Какой-то кукурузный реактор.
— Тебе нравится? — спросила Ганка.
— Подходяще, — кивнул Ладя. Он думал уже о том, как бы ему сбежать из села.
Но Ганка знала Ладю, она сказала:
— Яким Опанасович будет сторожить кукурузу и тебя тоже.
— А меня зачем? — И Ладя сделал удивленное лицо.
— Я знаю зачем.
— Может, у него и ружье имеется?
— Имеется и ружье, — бодро ответил Яким Опанасович. — Но я его содержу в хате, чтоб кто не украл здеся.
— В какую же смену нам заступать?
— Сегодня и заступишь.
— Пусть из дому ружье принесет.
— А ты что до ружья такой любопытный? — подозрительно спросил Яким Опанасович.
— Потому что при мне вещь дорогая. Скрипка.
Яким Опанасович подумал, как растолковать слова Лади: как шутку или как серьезные? Качнул головой:
— Стрикулист.
И тут Ладя окончательно понял, что в селе Бобринцы он навсегда останется стрикулистом.
На следующее утро Ганка забежала к тетке, чтобы проверить, отправился ли Ладя к Якиму Опанасовичу. Тетка Феодора была во дворе, развешивала на кольях глечики для просушки, нежно их похлопывала.
— Ладя ушел?
— Ни. У печи дияльность проявляет.
— Чем он занят?
— Вин обучается. Потребовал рогач и говорит, буду обучаться яечню жарить.
Ганка ворвалась в хату. Ладя стоял с рогачом на вытянутой руке и смотрел в печь.
В печке горел хворост. Ладя держал над хворостом на рогаче сковороду. Когда Ладя ее вытащил, в сковороде было полно обгоревших веточек.
— Дай сюда. — Ганка взяла рогач, установила руку на локоть и осторожно вытянула рогач в глубь печи: сковорода была точно над пламенем, как над костром.
Ладя смотрел за Ганкой.
— Надо было вначале подмести печь.
— Я сам разводил огонь.
— Поэтому и говорю. А так будешь есть свою яичницу с черепьем.
— Ты знаешь, никогда не готовил в русской печи, — сказал Ладя, и глаза его смеялись.
— И никогда не будешь. Я запрещаю.
Ганка поджарила яичницу, вытащила и поставила на стол.
— Садись. Ешь.
— Жандармерия, — сказал Ладька. — Но все равно я с Якимом Опанасовичем договорился, что, как совсем подсохнет, мы с ним начнем рыть колодец. Он меня научит.
— Ешь и отправляйся в амбар.
Ладька молча жевал, обжигался.
— Ты не опоздаешь в школу? — спросил он с надеждой.
— Не опоздаю. Провожу тебя и тогда пойду.