— В прошлом году, — автоматически ответила девочка.
— Значит, восемнадцать уже есть?
— Есть, — созналась она.
— Вот и отлично. Я к закрытию подойду. Будешь ждать?
— Вам ещё чего-нибудь принести?
— Ещё пива.
Юля, не ответив, упылила.
Парни навалились на мясо.
Вдруг, Архип остановил себя в поедании шашлыка, положил кусок на тарелку и, повернув голову к Андрею, произнес, вспоминая:
— Была у меня одна Юля… — потом сделал паузу, прищурил глаза, типа, оценивая собеседника, и почему-то добавил: — А, впрочем, тебе это ещё рано! — развернулся и стал дальше доедать свой кусок.
Андрей рассмеялся:
— Вот в этом ты весь, цыганяра! Рекламы насмотрелся?
Архип улыбнулся в ответ. Откинулся на спинку кресла, пытаясь языком выдавить застрявший кусочек меж зубов, взял зубочистку и оценил:
— А мясо — нихуя так!
— Ты про Юлю? — спросил Андрюха.
И они уже оба громко засмеялись, понимая друг друга. Чурки оглянулись.
— Всё! У меня уже полный живот. Надо отдышаться, — Архип смачно выдохнул, оттянув губы. — Пауза.
— А я, пожалуй, ещё водочки выпью, — подражая товарищу Шарикову, произнес Андрей и потянулся к графину.
— Только — пиво! Только — пиво! — подыграл ему Архип голосом Паниковского, который, вообще-то, говорил о краже.
Выпили. Закурили. Откинулись.
— Вспомнил, как Завод собаку жарил, — глядя на кости, произнес Архип.
— …..? — Андрей вопросительно посмотрел на него.
— У Завода же туберкулез был, ты в курсе?
— Я в курсе, — Андрей кивнул головой. Глаза его уже блестели, как у пьяного. — Жарко.
— Короче, Склифасовский, приходят ко мне Ткач с Заводом. В пакете — кусок мяса. Барашек молодой, маленький. Говорят: «Противень доставай, будем барана жарить». Жарьте, — жалко, что ли? Разделали, лук, морковка, специи, короче, всё нормально. Пожарили, пожрали, ещё осталось море. Куда девать? Я в форточку, в холодильник поставил. Помнишь, у меня на форточке холодильник был прибит? Ящик, такой цинковый.
— Да, помню.
— Ну, вот. Зима была. Мы всё в этом ящике хранили. Противень тока-тока входил. Ну, не важно. Короче, на следующий день мать достает противень. «Кто это собаку жарил?» — спрашивает. Какую собаку? Это баран. «Нет, ни Это — баран», — говорит она. — «Это — собака». Её-то лечить не надо, махом раскусила. А перед этим, мы этого «барана» всей семейкой так с аппетитом хавали. Короче, мне-то всё равно, а вот моим-то поплохело. Позже выяснилось, что это фокстерьер. Вкусный, кстати говоря. Где-то они его поймали. Типа, девочка вывела собачку погулять.
— Говорят же, что при туберкулёзе надо собачатину есть.
— Во-во. Я в это не очень-то верю, но Боря ел. Привез себе подарок из Армии, охламон! И не лечился ни-хе-ра! Придет, сядем на кухне, выпьем, а он говорит: «Вот, знаешь, Архип, каждый день иду домой и думаю: дойду или нет?» Доходил.
— А как он умер? Знаешь? Он же не от туберкулеза умер? Говорили, погиб.
— Нет. Не от туберкулеза — это точно. Ткач говорил, что они с Заводом и ещё там с компанией каких-то молодых халяв у Шлыка забухали, а кто-то из соседей ментов взял и вызвал. Помнишь, закон такой был: до двадцати одного года бухать запрещалось? А тот, кто бухает с теми, кому нет двадцати одного, того и забирали, как виновного. Шлыку тогда только двадцать лет было. Кто знает, сколько лет было халявам. Я думаю, что не больше, чем двадцать. Короче, не важно. Ткач с балкона, с третьего этажа по старой привычке ушел. У него этот трюк отработан был веками. А Боря следом за ним. Всё бы ничего, да, говорят, Боря зацепился за перила и рухнул на спину. Подняться не смог. После выяснилось, что он все внутренности себе оторвал. В реанимации долго пролежал. Мать его выхаживала, но, к сожалению, не выходила. Вот так Боря и скончался. Не от туберкулёза, как все время боялся. Судьба распорядилась по иному.
Архип вздохнул, затушил сигарету в пепельнице, снова откинулся на спинку красного кресла и продолжил.
— Я-то вообще не знал, что он погиб. Даже не знал, что он в больнице был. Я тогда только в институт поступил, видимо, где-то на картошке был, не виделись долго. А тут как-то с Витьком Кадачем и с какими-то его знакомыми бабами ехали в тачке, одна говорит, надо домой заехать на минуту, что-то там забрать. Подъезжаем — Борькин дом. Я говорю: «Борю Заводского знаешь?» Он говорит: «Знала. Жалко его». Я говорю: «В смысле, знала? Жалко?» А она говорит: «Ты что, не знаешь? Его же похоронили». У меня глаза по шесть копеек. Ну, и рассказала она мне, что знала. На следующий день я к Женьке. Спросил: «Правда?» «Да!», — отвечает, но и уже конкретно рассказал, что и как произошло. Жалко Борьку. Но ничего не поделаешь. Сами не знаем, где она нас скосит. Вот так-то, брат!