Пацаны, за неимением мелочи, играли «в пожар» загнутыми по краям пивными пробками. Азарта и ссор было куда больше, чем у взрослых — старшие пытались обдурить младших.
Потом наступала ночь, ввинчивали в патрон над столиком лампочку, прилетали на свет комары, мотыльки, жуки и прочая нечисть, вплоть до летучих мышей, а за столиком уже раздавали карты. «Шестьдесят шесть». Играли двумя парами на деньги. Остальные с удовольствием смотрели. Стаканы было чем наполнить — зря, что ли собрались? «Шуба, клин и шесть в перед» — любимое объявление, если карта поперла.
Пахло сыростью старых сараев, падали на стол мотыльки с обожженными крыльями, я крепче прижимался к матери, чтобы было теплее, и смотрел, как протекает игра, пока не засыпал.
— Маля, твой, кажись, уснул, — говорили соседи, и меня кто-нибудь уносил домой.
Матери крупно повезло — она вышла замуж, когда мне было всего семь лет. Володя Козленко, по прозвищу Большой, мужик был видный, здоровый, красивый, важный. Ходил вразвалочку. Друзья его были спортсмены. Все во дворе говорили, что Томке повезло. Когда родилась сестра, жить в такой квартире стало невозможно, и родичи умудрились обменять её на благоустроенную двухкомнатную квартиру недалеко от аэропорта, в новом доме, построенном на горе над городским ипподромом. Быт значительно улучшился, и мне наняли учительницу по музыке. От родителя осталось отличное фортепиано, и мать хотела, чтобы я играть научился. Вот только я не хотел. Самолеты шли на посадку прямо над нашим балконом, окна дребезжали, и глохли уши, а очкастая училка по музыке в это время долбилась в дверь, пытаясь достучаться до меня. Я делал вид, что не слышу, а когда с работы приходили предки, мне устраивали небольшие разборки с вопросом, за что они деньги платят? Четыре года они мучили меня с этим роялем, хоть я и просил их не платить. Так или иначе, но начальное музыкальное образование приклеилось само собой. Меня больше интересовали лошади, которых я видел из окна. Повезло мне — взяли в секцию верховой езды и кое-чему научили. Причем, совершенно бесплатно. Если бы мы не переехали, наверное, быть мне жокеем. Но мы переехали на Бульвар.
Дядя Саша Габасов, затаскивая на третий этаж пианино, проклял всех. Но квартира была хорошая, и пианино здесь прижилось. Друзья отчима боксеры, частенько навешали нас, и кое-кто из их жен играл на фортепиано еврейские мотивы и модные песни тех лет. Большой был евреем, соответственно: маца, анекдоты про евреев и «Семь сорок» были частью нашей жизни. Веселые у нас были гости, шутки понимали. Я, к примеру, приклею эпоксидной смолой рубль к полу в коридоре, а мамкины подружки — тетки в шиньонах, огромной комплекции, не успев раздеться, увидят рубль и автоматически наклоняются за ним, а когда поймут, что отколупнуть его невозможно, кряхтят, разгибаются и смеются, говорят, какой я выдумщик. Евреи, татары, хохлы, немного русских — «и все на наш редут; все промелькнули перед нами, все побывали тут» Они сами про себя истории смешные травят и подкалывают друг друга: «Вот татарин настырный!», «Вот ты Хая Абрамовна!», «Во чурка нерусский». Дружно они жили, и денежки у них всегда водились. Проблемы совместно решали. Чего-то там помышкуют — глядишь, проблема решена. Во как! И всё бы ничего, однако, отчим, однажды сделал непростительную ошибку — взялся воспитывать меня ремнём.
Дело как было: отгуляли какой-то весенний праздник, возможно, Пасху. Гости напились, попели, поплясали, разошлись по домам. Я гляжу: на полу лежит какая-то маленькая зеленая штучка, похожая на маленький телевизор с двумя окошечками. Я в них заглянул, а там цветная пленка, и её можно пальцем вертеть и картинки меняются, а на них такие чудеса выписывают голые тётки с голыми мужиками — загляденье! Я решил, что это кто-то из гостей потерял и спрятал, чтоб потом пацанам показать. А это, оказалось, отчим потерял. Я, конечно, не сознаюсь, но он нашел эту зеленую штучку у меня в столе и всыпал мне ремня.
— За что?! Сам потерял, а меня бьешь!
— Ты мне поговори! — и ещё раз по заднице.