— Послушайте, Миша, — тихонечко перебил его размышления Исаак, когда Саша отошла в примерочную для обратного превращения, — или вы сами сходите, или я могу послать кого-то за нижним бельем для барышни, уезжать из Города без таких необходимых вещей, над вами будет смеяться вся провинция, если барышня вздумает покупать себе неглиже где-нибудь в Мухосрансбурге…
— Не перебарщивай, Исаак, — усмехнувшись неожиданной схожести мыслей, попросил Мишель, — пусть кто-нибудь сходит, купит пару трусишек, сотни талеров, надеюсь, на это хватит? размер, как я понимаю, ты уже определил на глаз?
— Миша, если бы вы с мое пошили на людей, то также бы на глаз определяли все размеры, будь даже личность замурована в самый резиновый водолазный скафандр, — засмеялся Исаак, как всегда, довольный похвалой его глазомеру.
Через полчаса, когда Исаак начал бегать из угла в угол, отдавая многословные распоряжения наполняющим зал, позевывающим и трущим заспанные глаза подмастерьям, похожим на самого хозяина ателье, как две капли воды, разве что возрастом уступая ему значительно, приодетая в нижней интимной части Саша и Мишель вместе с ней вышли из помещения и, в ожидании выполнения старым портным экстренного, срочного, важнейшего своего заказа, придумали посидеть в кафе, расположенном совсем рядом, в доме напротив под очередной мемориальной вывеской.
Кафе было маленьким, на пяток столиков, и совершенно по утреннему времени свободным. Едва Саша и Мишель присели, как от стойки подошла официантка, с любопытством разглядывая эротический наряд Саши и непрезентабельную курточку Мишеля. Впрочем, ничего более взглядов эта женщина лет сорока себе не позволила, и очень быстро принесла заказанный кофе и по паре пирожных.
— Как думаешь, — поинтересовалась Саша, поднося к губам чашечку, — Исаак может понять, что мы просто бежим из Города, а нас догоняют?
— Старый еврей давно все понял, — усмехнулся Мишель, — он вообще знает гораздо больше и лучше, чем делает вид… Что поделать, такая у них, евреев, природа — обманывать и притворяться…
— И он таки промолчит за нас? — невольно копируя манеру недавнего собеседника, спросила Саша.
— И не просто промолчит, — уверенно сказал Мишель, — он еще и поможет, если кто-то очень будут допытываться у него про нас…
— Рискнет здоровьем? и ради чего?
— Зачем ему рисковать? — удивился Мишель. — Кто тронет Исаака долго будет потом жалеть об этом, в Городе это хорошо всем известно, а до приезжих доводится мгновенно…
— Он что же — крестный отец городской мафии и тайный начальник городской полиции? и при этом шьет костюмы и вечерние платья господам и дамам? — удивилась Саша.
Никогда до сего момента не пересекаясь в Городе с тонким, закрытым для посторонних и очень обремененным всякими и всяческими условностями иудейским миром, Александра, конечно же, ничего не знала и даже не слышала про старого портного Исаака.
— Какой из него крестный отец или полицейский, — засмеялся Мишель. — Исаак мирный человечек, очень мирный и смирный, законопослушный и жуликоватый…
— Ты темнишь, Миша, — укорила своего вожака Александра вопреки этикету.
— И темню, и нет, — непонятно сознался Мишель. — Бывают такие люди, поверь, что просто работают, занимаются любимым делом, а когда их какая-нибудь гнида хочет уничтожить, то оказывается, что — нельзя. Ну, не будет этот мир существовать без портного Исаака, без сапожника Клямкина, без слесаря Витюшки… хоть лоб себе расшиби…
— Сложно все как, — вздохнула Саша и уточнила, — а что будем делать дальше?
— После того, как попьем кофе? Думаю, что закажем коньяк, — засмеялся Мишель.
— Нет, вообще — дальше?
12
В маленьком прокуренном и душном кабинетике, заваленном пыльными папками с копиями уголовных дел, старыми доносами осведомителей, так и нереализованными планами оперативных мероприятий и прочей полицейской бухгалтерией монументальная, массивная фигура комиссара Леича смотрелась для постороннего взгляда, как совершенно чуждый элемент. Казалось, эта человеческая глыба попала сюда абсолютно случайно, заглянула на огонек, да так и осталась сидеть за столом, влипнув, как крупный шмель в тонкую паутину, натянутую между великим множеством человеческих законов, условностей и предрассудков.