У меня есть для нее пара. Полная противоположность идеальному образу, что она описывает в статьях. Но пока еще рано.
Его зовут Гришей. У него с прошлого расставания не прошло трех месяцев. Он еще ходит по магазинам и не покупает продукты, которые любила она. Не пьет чай, потому что, заваривая, вспоминает, как делал чай для нее. Он переклеил обои в квартире, набил новый плейлист во «ВКонтакте», но три месяца еще не прошло. Это все не помогает. Ходит на автобусную остановку, где встречал ее с работы. Сидит часами. Курит. Ждет.
Сам не знаю, как это работает. Мужчины после разрыва три месяца в коме, потом их не удержать. Женщины на второй день жгут жизнь с энтузиазмом пироманов, празднуют какую-то свободу, пока месяца через два среди веселья не начинают рыдать. Или как та барышня — «приборы на одну персону».
Через неделю схожу к Грише. Как раз три месяца у него пройдет. А завтра меня ждет нечто увлекательное. Костя пригласил Аню погулять в парке.
Это будет их первая любовь. Костя будет нервничать и нести всякую чушь. Аня — каждые десять секунд поправлять волосы. В их разговоре мелькнет Есенин или даже Пушкин, не исключено, что Достоевский. Возраст подходящий. Простительно. Я обычно ухожу, когда людям под тридцать, а они все еще обсуждают Достоевского. Когда сядет солнце, ни Пушкин, ни Есенин не помешают им трогать друг друга за мокрые письки. У нее в памяти отметятся его руки, у него — ее запах. Наутро они проснутся счастливыми, но это ненадолго. И они мне не дадут дожить до сорока.
Я присел на скамейку и стал ждать.
— Привет, — сказала Вика и присела на другой край скамейки.
Вот уж кого я ожидал увидеть меньше всего.
— Привет, а ты чего тут? — спросил я, хоть и знал ответ.
— А то ты не знаешь, — ответила она.
— Кто?
— Костя.
— Скоро? — я похлопал по карманам в поисках сигарет.
— Когда по домам разойдутся.
— Грустно, — сказал я. — Есть сигаретка?
Вика протянула мне пачку.
— Что с Костей будет?
— Машина собьет, — ответила Вика и спросила: — Что с Аней?
— Будет сообщения ждать, хватать телефон, проверять уведомления, потом обидится.
— Грустно, — сказала Вика.
— Да, — согласился я.
— Когда мы в первый раз встретились?
— Не помню, — я действительно пытался прикинуть хоть приблизительно.
— А я тебе нравлюсь? — спросила Вика.
— Да.
— Пригласи меня на свидание.
— Куда ты хочешь пойти?
— В «Теремок».
— Блины со сгущенкой?
— Да, — сказала Вика и добавила: — А ты бы мог любить меня вечно?
— Легко, уж поверь мне, — сказал я.
— Тогда люби.
— И умрем в один день? — спросил я.
— В одну секунду, уж поверь мне, — ответила Вика. Взял ее за руку. Такая теплая. Мы дошли до «Теремка».
— Подожди, — остановил я Вику, — возьми блины без ничего, я сейчас.
Добежал до магазина и купил банку сгущенки. Рогачевской.
Вика попросила пробить в банке две дырки и стала пить сгущенку, заедая блином.
— А как же люди? — спросил я.
— Да и хрен с ними, — сказала она и поцеловала меня в губы сладкими от сгущенки губами.
— Теперь суши хочу.
— Вам приборы на сколько персон? — спросили меня на кассе.
— На две, — ответил я и повторил уже про себя: — На две.
Вода
Удивительно, когда то, что считаешь своим проклятьем, оказывается благословением.
Лет до двадцати думал, что я самый несчастный человек на свете. Я был согласен обзавестись любым обычным человеческим недугом, пускай болезненным и сильным, взамен того, с чем мне приходилось жить.
В первый раз это проявилось, когда мне было шесть лет. Мама на кухне жарила картошку с грибами. Отец читал за столом книгу, пил чай и делал вид, что внимательно слушает, что рассказывает ему мама. Я улучил момент, когда она повернулась к отцу и, размахивая в воздухе ложкой, что-то пыталась объяснить. Тогда я схватил из сковородки нарезанную соломкой картошку и тут же съел, обжигая нёбо. Картошка была недожаренной. Мне нравилось, что сверху она мягкая, а внутри еще сырая. Лучше такой картошки только та, что остается пригоревшей на дне сковородки.
— Почему ты меня не слушаешь? — спросила мать отца.
— Я слушаю, Свет, — ответил он, — говори.