— Пойдем, — сказал Полтишок и выключил проектор.
Мы поднялись на крышу. Я как-то не удивился, когда увидел летательный аппарат. Он был в точности таким, каким изображают в энциклопедиях летательный аппарат Леонардо да Винчи. Похожий на вертолет. Только было непонятно, винт у него или парус. Или винтовой парус.
— Сделал, — сказал Полтишок и захлопал от радости в ладоши, как ребенок. — Твой полтинник был последним. Я его больше пятнадцати лет ждал.
Мы сели в аппарат. Мне показалось, что это не он взлетел, а дом под нами исчез. Мгновенно. Парус-винт был неподвижен. Внизу стелилось пушистое покрывало облаков.
Когда облака рассеялись, я увидел кособокие деревенские домики, сверкающую серебром речку, два холма по краям деревни.
— Сказки кончились, — сказал Фриц Васильевич и заложил крутой вираж перед посадкой.
Стена
— Откуда она здесь? — Лялька пнул кирпич в основании стены.
— Она всегда тут была, — Кузьмич пыхнул трубкой и почесал бороду.
— Вокруг деревни никогда не было стены, — Лялька достал фляжечку, цокнул горлышком об зубы и длинно глотнул самогон.
— Это твоя стена, Лялька, она всегда тут была, сейчас ты просто начал ее видеть, — Кузьмич взял у Ляльки фляжку.
Лялька с тоской глянул на Кузьмича:
— Что мне делать?
— Не знаю. Можно попробовать идти вдоль этой стены, тогда возникнет иллюзия, что есть какой-то путь, а у него есть смысл — это обычно называют жизнью. Люди всегда идут вдоль стены, что сами построили вокруг своего мира, но при этом уверены, что живут полной жизнью. Можно попробовать сломать стену или перелезть. Тогда о тебе напишут книгу. Мир любит таких. Сильных и смелых. Удовлетворит ли это тебя? Удовлетворит ли, что весь смысл твоей жизни — ломать стену или перелезать через нее? Можно ничего не делать. Как большинство. Стена есть — такова данность. Значит, надо просто как-то жить с этой данностью. Можно еще перестать создавать стену в собственном уме, ну ты понимаешь меня, да? — Кузьмич хитро прищурился на солнце.
Лялька развернулся спиной к стене, плюнул под ноги и почти побежал в сторону леса.
«Идиот», — подумал Кузьмич.
«Надоело», — подумал Лялька.
Стена растворилась, как только Лялька добежал до леса. Кузьмич посмотрел на простор, который открывался за стеной, на лес, в котором скрылся Лялька.
— Ну не понимаю я, почему он считает, что заблудиться в лесу своих измышлений — выбор, который избавляет от бесконечного хождения вдоль стены собственных заблуждений, — сказал Кузьмич куда-то в бороду.
Он вдруг вздрогнул от голоса над головой. Тихо, словно извиняясь, какая-то женщина сказала: «Извините, Фриц Васильевич, я за Валентином».
Кузьмич с тоской посмотрел в сторону столетней деревни:
— Сказки кончились, — он улыбнулся в небо.
Летуны
— Кто это, — спросил Лялька и ткнул пальцем в небо, — на летательном аппарате?
— Летуны, — ответил Кузьмич.
— И что? — Лялька хлебнул самогон из фляжечки.
— И все, — сказал Кузьмич и отхлебнул из кружки крепкого чая, в котором уже почти растаял огромный кусок сливочного масла.
Бульвар рядом с улицей Гоголя
1
Весна уже была. Деревья, словно оживающие мертвецы из фильма ужасов, тянули корявые пальцы веток в небо, пытаясь схватить плывущие в высоте облака. Схватить и высосать из их пушистых душ всю силу жизни. Сожрать невесомую плоть, впитать и вспыхнуть новой жизнью. Иззелениться липкими молодыми листьями.
Весна уже была, я уверен, иначе откуда я могу знать, что скоро на бульваре рядом с улицей Гоголя аккуратные рукотворные пруды наполнятся водой и включатся фонтаны?
Мой дом последний на улице Гоголя. Это единственная улица в городе, не пересекающая бульвар с прудами. Она упирается в него точно в середине подъездом дома, где я живу. Мне никогда не попасть в ту часть города, что по другую сторону. Я старался, но не нашел ни одного просвета между домами. Если бы дома не были выкрашены в разные цвета, вообще не было бы возможности понять, что это не один, бесконечный вширь и ввысь, дом. Когда я пытаюсь идти в противоположную от бульвара сторону, мне не уйти дальше площади Ленина, что в ста метрах от моего дома.
Я люблю смотреть, как бурлит машинами, автобусами, троллейбусами дорога за площадью. По тротуарам спешат люди. Оттуда, где я обычно стою, их не разглядеть подробно. Они будто и не люди, а массовка в немом кино, двигающаяся слишком быстро из-за того, что те старые фильмы снимали со скоростью пятнадцать кадров в секунду вместо современных двадцати четырех или тридцати.