Как поздно зимой ни светает,
Как ночь во хмелю ни крепка,
Тебя, что ни утро, свистают
Из дыма того погребка.
И в темных одеждах Магриба,
Встречая рассвет на ногах,
Ты чистишь уснувшую рыбу
На дальних своих берегах.
Зевает собака в прихожей,
Сопит на диванах родня…
И дай тебе, девочка, Боже
Трудиться до Судного дня.
1987
Не всякий забредал в предгорный лес,
А для тебя – неслыханное дело.
Должно быть, ты решила сбросить вес,
Как будто без того не похудела.
Должно быть, голубятником я стал,
Пугая витюков отпетым видом,
Пока тянулся буйный ареал,
Знакомый нам по хвойным пирамидам.
Куда мы шли, шальная голова?
Так выдохлись, а вышли – недалече.
На то они и полуострова,
Что их пристало встряхивать за плечи.
Плешивый истукан Ай-Николя
Венчал нас не на сутки и не на год.
На то и укрепленная земля
Корнями разрастающихся пагод.
1987
Где Ялта, до краев заваленная солнцем,
Роняющая тень со щедрого плеча
На головы хохлам, на спины пошехонцам?
Где весь ее инжир, миндаль и алыча?
Теперь сезон дождей, ставриды и рожениц.
Не видно смельчаков плывущих за буйки.
Лишь серый мол торчит в воде как заусенец,
Да сонные клюют носами рыбаки.
Спокойно, словно поп махающий кадилом,
Ступает теплоход в портовые врата…
Ты помнишь ли еще, как некогда ходила
По этим берегам болтливая чета?
Твой город и сейчас влечет меня. Наверно,
В нем есть твои черты, твои полутона…
Да что я говорю: ты часть его модерна,
Как лампа маяка и левая волна.
1987
А. Папинако
В обескровленном парке,
Где шуруют ветра,
Разожжем по цигарке