К нам подплыл Моджо.
– Мои дорогуши. О, как мило, ангел Гавриил, любовь моя. Тигровая Лилия, честно говоря, я не очень трезв. Вдобавок этот потрясающий мужчина ходит за мной, как щенок. Кажется, он какой-то матрос. И весь покрыт рыбой, так странно.
Мы поймали тачку. В Брэдфорде такси стоит всего ничего, не то что в других городах. Мы влезли в машину и после короткого препирательства на языке урду между водилой и Моджо – первый явно расстроился, зато второй самодовольно сиял, – такси понеслось по темным мокрым улицам.
Я ужасно волновалась за Джейми. И зачем мы ее оставили, это так неправильно! Вообще-то непохоже на Гейба с Моджо. Что они знали такого, чего не знала я? Дома я поставила чайник и поджарила тостов. Затем принесла все это в гостиную и плюхнулась на диван рядом с Гейбом. Через минуту явился Моджо. Он смыл всю косметику, натянул пару черных треников и длинный черный кашемировый свитер, а волосы собрал в хвост. Опа – и он вроде как совершенно трезв. На миг он сбил меня с толку. Потом я подумала: боже, как же он красив – как мужчина и как женщина! Они с Гейбом были сама серьезность – явно хотели поговорить.
Я разлила чай:
– Ну выкладывайте, ребята.
11
– Так вот, Лили. Я давно знаю Джейми. У моей мамы есть, ну, типа, кусок земли с пони и бунгало, ближе к Ил-кли. Мама – она цыганка, ну, типа, знаешь? Да, но потом, типа, вышла замуж – за приличного парня, и был большой бэнц, потому что она вышла за нецыгана, но у них была любовь, ну, самая настоящая, так что через пару годков все стало, типа, нормально. А потом, когда папаня погиб в аварии, ну, типа, маме достался клочок земли и дом. Там хорошо, мы иногда к ней ездим. Она классная, моя мама. Ну так вот, не знаю, как где, но у нас там, типа, крутой район, так что мы с братьями и сестрами ходили в нормальную школу – мама потому туда и переехала. С Джейми я не учился – она, типа, ходила в девчачью школу на холме. Но все равно с тринадцати лет мы тусили вместе – типа, подростки-хулиганы, нам этот ваш теннисный клуб нахер не нужен. Мы с Джейми любили одни и те же книжки, одну и ту же музыку и все такое. Она была мне как еще одна сестренка. Ну, типа, только еще больше. Сестры у меня бабы крутые, никаких тебе сюсю. Все в маму, честно. Я люблю их больше жизни, но характер у них еще тот.
Гейб замолчал и отпил чаю, взгляд устремлен куда-то вдаль – далеко-далеко… Я содрогнулась. Он вздохнул и продолжил:
– Но Джейми не такая. Она у нас душа тонкая. Все время шумит, из-за всего расстраивается. И вечно лезет в драки. Так мы и познакомились. Я, типа, отодрал от нее паренька, с которым они сцепились. Джейми вся извалялась в грязи, на щеке – огромная царапина, и все равно орет и матерится как сапожник. А потом, типа, заявляет: «Ты тоже можешь проваливать». «Нет. Не дождешься», – отрезаю я и протягиваю ей свою бандану – лицо вытереть. Она говорит, хранит ее до сих пор – сентиментальная как не знаю что. И с тех пор мы стали тусоваться вместе. Она заходила к нам, я ее учил кататься на пони, а мама кормила нас обедом. Мы слушали мафон в хижине, которую я сам построил, менялись книжками. Ну, там, забивали косяк, пили сидр втихаря от мамы – по крайней мере, я думаю, что втихаря. Ясное дело, друзей у меня хватало, но Джейми принадлежала только мне, и я ее за это любил. Может, глупо – не знаю. Ну, типа, щенячья любовь. Правда, я не был в нее втырен, мы даже не обжимались – за мной целая куча девчонок из школы увивалась, можешь мне поверить. Мы с Джейми были, типа, семьей. Да, слухи ходили – они всегда ходят, – но мы не трахались, нет. Она во мне нуждалась – в том, кто станет о ней заботиться. А я хотел о ней заботиться. Она казалась такой… пропащей.
Я подпрыгнула – именно! Я чувствовала то же самое. Она – пропащая. Может, теперь я выясню, отчего так. Вспыхнула и зашипела зажигалка, сигаретный дым поплыл по комнате, ища выход. Я хотела дослушать Гейба, но что-то меня тревожило. А вдруг… вдруг он расскажет что-то такое, отчего я стану иначе относиться к Джейми? Я встряхнулась. Глупо – разве это возможно? Она – мой лучший друг, ничего тут уже не изменить.
Голос Гейба вернул меня к реальности:
– Короче, я заходил к ней всего раз, хотя их дом рядом. Нам было по семнадцать. Она жила в понтовом доме – спереди и сзади сад, типа, как в пригородах. Но сам коттеджик дерьмо – построен хреново, цена – выше крыши. Папаша ее какой-то директор – по крайней мере, так он парил. Мамаша занималась собой и какой-то благотворительностью – типа, леди Баунтифул [21]. Слышала бы ты, что о ней говорила моя мамочка, господи. Да, ее папаша, типа, состоял в той же ложе, что и мой. Так вот, Джейми вся в маму – тоже большая, только не жирная. В отличие от мамаши, у Джейми есть мышцы, я за этим проследил. Еще мамаша кладет вот такой слой штукатурки, носит голубенькие и розовенькие шмотки – все из крутых магазинов. И шляпки, и большие квадратные сумки. Страх и ужас. Папаша – маленький и скользкий тип, худой, плюгавый, на мыло похож. И рукопожатие у него – как мокрый носок, набитый холодной овсянкой. Зато в ложе – типа, большая шишка. В смысле, социально. Так вот, захожу я, значит, а мне заявляют, типа, Джейми не готова. Странно, ну да ладно. И предлагают выпить – чаю или колы? Вроде нормально, я говорю, колы. Ее мамаша носится кругами, как будто конец света настал, и наконец приносит высокий узкий стакан выдохшейся колы со льдом, лимоном и, блин, салфеткой. Тем временем ее папаша устраивает мне допрос с пристрастием – типа, крутой. И при этом даже не может посмотреть мне в глаза. Типа, куда это мы? А когда вернемся? Мне еще нет восемнадцати? Надеюсь, вы не собираетесь пить спиртное? А где живет моя семья?… И все в таком духе. Когда я рассказал о семье, он аж подпрыгнул – типа, он помнит моего отца, тяжелая утрата и все такое. Я говорю, знаю, и упоминаю ложу. Вдруг этот тип становится само дружелюбие и начинает – зарубите себе на носу, молодой человек, еще настанет ваш черед. А я ему – нет, типа, спасибо, в эти игры – как-нибудь без меня. Тут он заводится и принимается толкать фашистские речуги – о Нынешней Молодежи, черных и евреях. Сейчас я бы его в два счета заткнул, но тогда я был слишком молод, а к тому же меня отвлекли. Потому что я слышал, как плачет Джейми. Типа, наверху. Всхлипы и мамашин голос – очень тихий, но как пила по ушам. И обрывки фраз – типа, «грязные цыгане», «соседи», «уличная девка», «позор» и все в таком роде. Меня это взбесило. Тогда я, ну, типа, ставлю колу – слава богу, я к ней не притронулся – на столик и рявкаю: нам пора, или мы опоздаем. Типа, очень грубо. Смотрю этому уроду прямо в глаза, спрашиваю – где Джейми? Он чуть не подавился – ну, типа, все, кого он знал, ползают перед ним на карачках, заискивают и все такое. А Джейми мне рассказывала, что творится в этом доме, так что я просто не мог с этим ублюдком любезничать.
Мы с Моджо переглянулись – невозможно представить, чтобы Гейб любезничал с тем, кто ему не нравится, ни за какие коврижки. Я расцепила сомкнутые руки и попыталась размять затекшую шею, а Гейб ровно продолжал:
– Семейка у них та еще, папаша Джейми и его баба. Крепкая семейка, прямо созданы друг для друга. На хрена им вообще сдался ребенок – загадка, но ребенка они завели – всего одного, Джейми. Джемайму Оливию Джерард. В честь какой-то старой тетушки, хотели ее бабки унаследовать. Но мамаша ненавидит детей, можешь мне поверить, ненавидит. И чужих, и своих. Ей на них наплевать. Джейми сплавили бабке – папашиной матери, которая жила в «бабушкином домике», сзади, во дворе. Вторая бабка и два деда уже померли давно, только Джерри осталась. Для этих выродков, мамаши и папаши, Джейми была просто, ну, типа, обременительным довеском. Они ее даже не замечали. Не играли, никуда не водили, не возили отдыхать, не устраивали пикники на скалах, как каждая, блядь, семья в округе. Не читали книжку про Винни Пуха. Всем этим занималась бабка. А потом, когда Джейми стукнуло девять, бабка умерла. Сердечный приступ. Бум – и крышка. И все. Джейми это тоже чуть не убило. Я так думаю, нервный срыв и все такое. А предкам насрать. Зацени – они свалили на Кипр с бабкиными деньгами, а Джейми оставили дома. С этим уебком, дядюшкой Тедом.
21
Щедрая благотворительница; персонаж пьесы англо-ирландского драматурга Джорджа Фаркера (1677 – 1707) «Хитроумный план щеголей» (1707).