Он замолчал и потер лицо. Моджо наклонился вперед и вытянул руку – словно пытаясь утешить Гейба. Тот не заметил, и Моджо осторожно отодвинулся, а Гейб прокашлялся и продолжил:
– Сука, ненавижу. Убил бы этого ебаного ублюдка, если б он сам с собой не покончил. Урод. Этот Тед – брат ее мамаши. Душа компании. Какой милый, добрый дядька. О да. И так обожает детишек, всегда рад с ними посидеть. Типа там, тренер по плаванию, на рождественских утренниках играет Санту. Вот какой дядюшка. Странно, что так и не женился. Не встретил свою половинку, то-се. Он сидел с Джейми, когда она была еще крошкой. Бабка Джерри уползала играть в бридж или куда там, и дядюшка Тед с радостью прибегал помочь. Обожал свою маленькую принцессу. Ему так жалко, что своих детей не завел, тра-ля-ля… Господи!
Гейб развернулся и посмотрел на меня. Я почему-то вздрогнула. Он сказал:
– Извини, Лили, это неприятно. Типа, неохота тебя расстраивать. Но ты должна знать – иначе не поймешь, что наша бедная детка пережила. Видишь ли, когда они оставались вдвоем, он заставлял ее сосать. А потом стал ее трахать. На полную катушку. И спереди, и сзади. Как угодно. Связывал ее, ссал на нее, кончал на нее, втирал ей молофью в лицо и все такое. Бедная девка. Господи боже, бедная, одинокая беспомощная девка! Что он с ней только не вытворял. А потом показывал книжки с порно, где мучают разных баб, и говорил – с тобой будет то же самое, если проболтаешься. Если кому скажешь – я их убью. А потом тебя и себя. Да и кто поверит такой грязной твари, как ты? Ты дерьмо. Даже твои мама и папа не могут рядом с тобой находиться. Но я – я люблю тебя, моя грязная тайная любовь. Верно, Джейми? Ты мой маленький секрет. Блядь, блядь… Когда мы встретились, все уже закончилось – ей исполнилось одиннадцать. Слишком старая для него. Он заявил, что она грязная и отвратительная, и он ее больше не любит – видишь ли, у нее месячные начались. Дядюшка сказал, это – кара господня за то, что она, типа, его совратила и трахалась с ним. Так-то. Знал, что он в шоколаде. Она ни слова никому сказать не могла. Бабка Джерри бы все равно не поверила, да и Джейми боялась, что дядюшка Тед бабушку убьет. А мамаша с папашей – можно и не думать. У них на дядюшке, типа, свет клином сошелся. Джейми рассказывала, самое отвратительное – это когда предки сажали ее к дядюшке на колени и заставляли поцеловать. А если она, типа, не радовалась, говорили, «какая грубая, неблагодарная девочка». Или «дядюшка Тед любит ее всем сердцем». И Джейми думала, они все знают, но им так противно, что они об этом не говорят. Как про туалет и все такое. Типа, это неприлично.
В глазах у него блестели слезы – и это у мужчины, которого весь городок считал крутым. Он мог плакать – нет, скорбеть – по этому пропащему ребенку. Я глянула на Моджо. Он откинулся в кресле. В одной руке болтается сигарета, огонек пугающе близко к коже, второй рукой прикрыты глаза. Да, мне бы тоже не хотелось такое увидеть. Гейб отхлебнул остывшего чая и вновь заговорил:
– А потом Тед покончил с собой. На ее тринадцатилетие. Повесился в гараже. Она думала, это ее вина – ее близкие умирают, потому что она такая грязная. Думаю, просто кто-то узнал, чем он занимается, и стал угрожать. Конечно, пошли слухи, но их быстро замяли. Типа, Илкли, приличное общество – ну, сама понимаешь. В приличном обществе такого не случается… Я с ней познакомился через полгода. И пару лет спустя она рассказала мне про Теда. Выдала, что нам нельзя встречаться, потому что она проклята. Вот именно так: «Я проклята, Гейб». Я прижал ее к стенке и вытряс из нее правду – она дрожала и плакала, как побитая собака. Я и не представлял, что могу так злиться. Я готов был взорваться. Наверное, тогда я перестал быть ребенком – мне было шестнадцать. Да, я всегда думал, что у Джейми серьезные проблемы – она вела себя как чумовая: пила, кололась, трахалась с кем попало. Пить начала в четырнадцать, потом наркота и парни. Образцовый неблагополучный ребенок. Не помню, сколько раз я ее из передряг вытаскивал. В общем, там явно было что-то наперекосяк. Я думал, это потому, что у нее родители полные отморозки… Им она сначала ничего не рассказывала. Но потом, типа, прочитала статью в женском журнала о насилии над детьми. Поняла, что она не одна такая. Там писали, нужно говорить родителям и, типа, не молчать. Так она, бедолага, и сделала. Они взбеленились, уроды. Начали вопить и орать. Типа, она порочит имя дядюшки Теда, который ее «обожал». Типа, пытается привлечь к себе внимание. Типа, у нее с головой не в порядке. Типа, она испорченная врунья, и шлюха, и потаскуха, и всегда такой была. Позор семьи. Как они ее так воспитали? Ей же оплачивали лучшую школу и то-се. По полной программе. В общем, они ее вышвырнули. О да: «Она написала только „прощай“» [22]. Из своего, блядь, красивого дома, из своей красивой жизни. Уебки.
Злость Гейба казалась почти осязаемой, густой и черной. Кулаки стиснуты, на смуглой коже белели костяшки.
– Она перерезала вены. Я нашел ее на болоте в Хэппи-Вэлли. В пещерке, у нас в детстве там было, типа, убежище… Собачий холод; повсюду кровь. Врачи потом сказали, холод ее и спас – типа, кровь загустела и текла медленно. Не знаю, зачем я туда забрался – я, типа, собирался на свиданку, а потом вдруг ее отменил и пошел в нашу пещерку. И нашел ее. Она лежала белее мела – как привидение. Я разорвал майку, перевязал ей запястья и поднял на руки, и знаешь что? Она, такая огромная, будто ничего не весила – странно… Добежал до бара и вызвал «скорую». Ну и скандал был, господи боже. Джейми какое-то время продержали в больнице, а потом предки решили отправить ее, типа, на принудительное лечение. Но моя мама сказала, нет, привози ее к нам. Так я и сделал, и мама с сестрами стали о ней заботиться. Когда они узнали про дядюшку Теда – господи, я порадовался, что он сдох, – они б его на кусочки порвали. Ее предки заикались о «дурке», но я сказал – нет. И точка. Ее старик пытался нас с мамой доставать, но на самом деле ее предков устраивало. Можно строить из себя мучеников, но, если по правде, они хотели от нее избавиться – и побыстрее. Поэтому в конце концов сказали: «Она сделала свой выбор – и пусть в наш дом больше не возвращается». Думаю, «наш дом» говорит сам за себя. И я ответил: «Отлично». Уроды.
Он снова умолк и зажег очередную сигарету. Пальцы у него слегка дрожали. Я не в состоянии описать то, что чувствовала: как могли родные отец и мать так поступить с ребенком? Это же… В общем, мне не понять. Гейб затянулся и заговорил дальше:
– Так вот, какое-то время она была плоха: лежала в депрессии и рыдала без умолку. Врачи всё пытались всучить ей разные таблетки, но мама сказала – ни за что, ей нужна любовь. Мама – еще тот случай. Я ей говорил: «Слушай, это не очередная лиса-подранок и не брошенный котенок. С этой девчонкой возиться и возиться». Но сестры хором обещали помочь – типа, больше ничего не остается, да и Джейми уже теперь член семьи. Мама, типа, только улыбалась. И оказалась права. Время шло. Были повторные срывы, много хлопот, но Джейми поправлялась – ну, насколько возможно при таких обстоятельствах. Крыша у нее не сразу стала на место – она ошивалась с байкерами и все такое. Но я заставил ее бросить наркоту, сманил ходить со мной вместе на тай-чи и приучил гулять по болотам. Она до сих пор везде пешком ходит, верно? Мы катались на пони, ходили купаться летом на озеро Лидо – в общем, развлекались. И скоро Джейми начала нормально спать – не просыпаясь по ночам с криками. И завязала с пьянством. Я даже начал было думать – все пришло в норму. Но кое-что осталось – парни… Как-то она призналась, что понимает – ее тянет на откровенных козлов, но ничего не может с этим поделать. Это как наркотик – как бы плохо все ни заканчивалось, ей не завязать. Я не знаю, чем ей помочь – поэтому только за ней присматриваю. Сначала пытался вмешиваться – типа там, бил этим уродам морду и все такое. Но толку мало: Джейми все равно приползала к ним обратно, рыдая. Нет смысла отбирать дурь, на которой она сидит. Она из шкуры вон вылезет, чтобы ее вернуть, – ты не видела. Будет кричать, биться головой о стены, резать вены – жуть. После такого самому иногда стыдно, что ты – мужик. И они это чуют, ублюдки. Прямо хищники, акулы сучьи. Как этот вот Доджер. Блин, не знаю. Остается только сидеть дома и ждать. И бояться за нее. Сколько раз я ездил ее искать – и ничего… Господи. Послушай меня, что бы мы ни делали – у нее в сердце огромная черная дыра, нам ее не заполнить. Я это понял. И мне кажется, поэтому она и выходит на сцену и всех смешит. Ну да, вроде как дикость, но так было всегда – она все время нас веселила. Для нее смех – типа, как защита. То, что она сама создала, что не связано с прошлым. И ей это необходимо – ей нужна эта сила. Кто знает, может, если на сцене все сложится, ей больше не понадобятся разные уроды. Хотя бы попробовать можно.