Гамак скрипнул: Жанетт потянулась за чашкой и сигаретой. Стояла духота, в воздухе как будто не хватало кислорода, отчего Жанетт одолела апатия. Столько всего надо сделать, чтобы обжить дом.
Она посидела еще, допила чай, вернулась в дом, включила в гостиной телевизор и села на диван с коробкой фотографий. Хотелось выбрать что-нибудь, что можно повесить на холодильник.
По телевизору шла литературная передача, и Жанетт вполуха слушала, как ведущий – у него явно выдалась трудная полоса в жизни – представляет гостя-писателя.
– …итак, это ваша пятнадцатая книга, и действие впервые разворачивается в прошлом, а точнее – во второй половине девятнадцатого века. Вы не могли бы поподробнее рассказать о том, как родился этот сюжет?
– Ну, это не пятнадцатая моя книга, а шестнадцатая…
Жанетт подняла взгляд на экран и, увидев гостя программы, вздохнула.
Пер Квидинг – ее ровесник, он недавно разменял шестой десяток – выглядел на удивление хорошо. Двадцать лет назад, в конце девяностых, он дебютировал с “Дорогой жизни” – романом в духе нью-эйдж. Жанетт его читала, и “Дорога жизни” запомнилась ей как философская книга, которая призывала читателя оставаться верным мечте. Книга показалась Жанетт поверхностной и плохо написанной, так что она изрядно удивилась, когда “Дорога жизни” стала бестселлером. Квидинг заработал целое состояние и объездил весь мир, продвигая “Дорогу жизни”; он получал престижные награды и участвовал во всех мероприятиях, достойных определения “культурное”.
Жанетт вернулась к разложенным на столе фотографиям; ее взгляд задержался на снимке, который она распечатала прошлой весной. Ее сын Юхан на весенних каникулах в Сан-Франциско вместе с какой-то девушкой. По его улыбке и выражению глаз становилось ясно, что девушка рядом с ним – не просто приятельница.
На экране телевизора Квидинг рассказывал о своем новом романе, основанном на реальных событиях, и Жанетт вспомнила, что произошло после того, как его первая книга завоевала успех. Квидинг развелся с супругой и женился на своей литературной агентше. С разводом вышла какая-то грязная история; бывшая жена в нескольких резких интервью жаловалась, что “Дорога жизни” – это плагиат и что автор рукописи – она. Квидинг с бывшей женой тогда достигли чего-то вроде мирового соглашения, но Жанетт не сомневалась, что Квидинг просто купил молчание жены. В любом случае, теперь все выглядело не более чем досужими рассуждениями. Жена Квидинга ничего больше не могла сказать: она скончалась от рака груди.
Жанетт подумала о собственном бывшем муже Оке, художнике, который разбогател, добившись успеха. Успех пришел к Оке почти десять лет назад, и хотя в паршивые времена Оке поддерживала Жанетт, она не дождалась от него даже “спасибо”.
Жанетт смотрела на фотографию их улыбающегося сына. Ему уже двадцать три года. Официально они оформили совместную опеку, но неофициально великого художника ни капли не интересовал его единственный ребенок. Интересно, думала Жанетт, какие у них сейчас отношения?
Ты или борешься с одиночеством, или принимаешь его с распростертыми объятиями.
Сама она, как правило, выбирала одиночество сознательно, однако были два исключения. С той стороны, где Юхан, все еще зияла пустота.
Вскоре после того, как Оке удрал, она сама кое-кого встретила. Человека, который потом внезапно исчез из ее жизни, и она никак не сумела воспрепятствовать этому.
София Цеттерлунд, которая помогла ей распутать невероятно запутанное дело.
София Цеттерлунд, которая стала ей близкой подругой.
София Цеттерлунд, которую она со временем смогла бы полюбить.
Проклятая София.
А теперь уже ничего не изменишь. Слишком поздно. Поздно рожать детей, поздно менять жизнь.
– Недавно я осматривал дом, доставшийся мне по наследству – дом моей тетки возле Юсдаля, в Хельсингланде, и нашел дневники, которые одна моя родственница вела в шестидесятые годы девятнадцатого века. Женщину эту звали Стина, она родилась в отдаленной деревушке, в Емтланде.
Жанетт снова перевела взгляд на экран телевизора. Что-то в голосе Пера Квидинга пробудило ее любопытство. Жанетт она отложила в сторону и фотографию Юхана, и воспоминания десятилетней давности. Голос у Квидинга был как у хорошего рассказчика: внушающий доверие. Голос старого друга, подумала Жанетт.
– По ряду причин Стина оказалась в Стокгольме. Вероятно, она, как и многие, бежала от Большого голода и в Сёдермальме сделалась чем-то вроде местной достопримечательности. Она бродила по улицам, кликушествовала; в конце концов ее отправили в лечебницу для душевнобольных с диагнозом “религиозная одержимость”… Я абсолютно уверен, что Стина не была безумной. На самом деле она пыталась нам о чем-то сказать. О чем-то, что она пережила в детстве, когда едва не умерла. В новом романе я постарался изобразить ее переживания. Я знаю, о чем речь: мне тоже случалось переживать нечто подобное…