— Мы в свое время совершили решающую ошибку, — очень сдержанно, самым бесстрастным академическим тоном, скрывая волнение, произнес Ив. — И сделали мы ее очень давно. Выкладывая все наши великие… для нашего времени воистину великие достижения в электронике, бионике, астрофизике и тому подобное, мы непростительно упустили из виду, что есть одна-единственная область, где они действительно нуждаются в нас, где мы их опередили!.. Я предвидел все, что вы мне сейчас возразите. Предвижу бесконечные недоумения, вопросы, споры. Я со всей ответственностью предлагаю провести сегодня же совещание здесь, в моем зале. Собраться всем здесь, то есть сделать на ракетах необходимый часовой, полуторачасовой перелет. Я жду вас как гостей!
Глава 27
ЗАСЕДАНИЕ ПО-СТАРИННОМУ
С затихающим посвистыванием межконтинентальные ракеты одна за другой приземлялись на крыше Центра Связи.
Профессор Ив, как радушный хозяин, встречал гостей у подножия эскалатора, плавно спускающегося в залу приемов. С интересом осматриваясь, они неторопливо ступали на упругий, травяного цвета ковер. С легкими шутливыми и радостными восклицаниями многие впервые в жизни обменивались рукопожатиями. Долго вглядываться, узнавая друг друга, им не было надобности; десятки лет на сотнях заседаний, докладов, симпозиумов и конференций они часами сидели друг против друга. Многие были знакомы с ранней молодости и встречались теперь пожилыми людьми, учеными с мировой известностью, и все изучили каждую черточку лица и звук голоса друг друга, но только тут впервые в жизни протягивали друг другу руку. И таким непривычным и неожиданным было это живое прикосновение и пожатие рук, черных, белых, желтых, смуглых, сильных ручищ и сухих, как птичьи лапки, маленьких ручек, что к собственному удивлению лица ученых невольно расплывались в какой-то беспомощной детской приветливой и обрадованной улыбке, вовсе не предусмотренной программой встречи. До того непривычно было ощущение жесткости или бархатистой нежности женской руки, летучего запаха сигарного дымка или легких духов… Словом, удивительное это для них было сознание, что при желании можно протянуть руку еще раз и дотронуться до собеседника. Конечно, никому и в голову сделать такое не приходило, но от одного сознания, что это можно сделать, как-то теплее становилось у всех на душе. Наконец появился и сам Председатель. Сердечно, как и все, пожал по очереди всем собравшимся руку и тоже улыбнулся.
— Как бы там ни было, а удачная это была идея: собраться разок всем вместе. Ведь легко могло получиться, что вся наша научная деятельность подошла бы… к концу, а мы не успели, так сказать, развлечься… Побаловать себя вот таким… странным способом! — и, любезно обратившись снова к профессору Иву, величайший математик столетия, директор Центра «Килиманджаро» дружески подмигнул: — Может быть, вы собрали нас, чтобы удивить тем, что в последнее время отмечены кое-какие отклонения от орбиты?
Все сдержанно рассмеялись. Действительно, все Центры с некоторых пор отчетливо регистрировали некоторые отклонения Земли от орбиты. Но все понимали, что это могло бы заинтересовать только теоретиков-наблюдателей с Юпитера на ближайшие десятки лет.
Робби, которому тут было вовсе не место, прятался за спиной у профессора Ива, стараясь не обращать на себя внимания.
— Робби, — не оборачиваясь, тихо сказал профессор, — приготовь ужин всем собравшимся. И помни, мы угощаем весь земной шар. Покажи, на что ты способен! Опять ты переключаешься на вранье. Не трясись, Лали будет ужинать с нами.
Робби мгновенно утих и отрапортовал:
— Я способен! Хорошо сказано! — И забормотал: — Все насквозь просочится, пропитается с хрустящей корочкой, аромат не поддастся анализатору!..
— Теперь попрошу всех вместе со мной… Пойдемте!
Лифт нырнул вниз, потянулся длинный коридор перехода, другой лифт взвился вверх, все молча, покорно следовали за хозяином.
Бесшумно сработал электронный ключ, и раздвинулась дверь. Все, недоуменно переглянувшись, вошли в полутемное помещение.
Далеко впереди, в просторе громадного оперативного зала, в полутьме неярко светился и, как бы дыша, точно живой, слегка пульсировал, изменяя свою форму, перламутровый грот, многоцветно переливаясь золотисто-розовым светом.
В пестрых его отсветах, на подушках, брошенных прямо на ковер, полулежала девочка-подросток. В руках у нее была книга до того большая, что, упирая переплет об пол, ей приходилось широко держать руки.
Посреди светящегося грота покачивалось в гамаке весьма странное существо, в изумрудно-зеленом старинном кафтане, туфлях с серебряными пряжками и с довольно уродливой, но весьма добродушной физиономией. Синий колпак со свисающей кисточкой на конце не оставлял сомнения в том, что это гном из сказки о Белоснежке или какой-нибудь другой. Вернее сказать, его подобие, и довольно своеобразное, потому что гномик этот был никак не меньше, чем с трехэтажный дом ростом.
Над головой Лали, чуть слышно жужжа, мерцали своими перебегающими, то и дело беззвучно пыхающими точечками двенадцать полусфер. Но теперь в их жужжании слышалась едва различимая музыка, тревожная мелодийка неуверенно прокладывала себе дорогу, пробираясь, как струйка ручейка по песку, к новому руслу.
Лали молчала. Пухлая физиономия гномика-великана изображала жадное внимание и горестное изумление.
Столпившиеся у входа в оперативный зал ученые в недоумении, но с напряженным вниманием все это разглядывали. Терпеливо ждали.
— Да-а… — вдруг жалобно проговорила Лали, — до-олгие годы… Долгие, долгие годы (чудовищный гном понимающе тихонько закивал головой, причем все двенадцать пуговиц его шикарного желтого жилета налились разными оттенками рубинового цвета). Долгие годы прекрасная принцесса в темнице плела своими обожженными руками рубашки из крапивы, чтоб освободить своих заколдованных братьев!.. — Лали опять сделала долгую паузу. И всех ученых охватило какое-то неясное тягостное чувство тоски, одиночества или далекого воспоминания об одиночестве, как сами они впоследствии объясняли.
Лали молчала, но полусферы отчаянно работали, грот пульсировал, гномик-великан был весь в напряжении и ни мгновения не оставался неизменным, начиная от пухлой физиономии и кончая последней пуговицей жилетки.
Лали снова произносила вслух несколько слов и замолкала надолго, точно увлечена была напряженной работой: из одного-двух слов — «крапива», «облака»… «толпа» или «телега» — она создавала, лепила, строила весь окружающий эти слова мир. Из каких-то невесомых блоков, воздушных самоцветов строила и рушила замки, белых коней, площади, людские толпы, глаза и лица, лица, одухотворенные и искаженные ненавистью…
— …И когда повезли ее в грубой телеге на позорную казнь сквозь бесновавшиеся толпы одураченного народа…
Лали смолкла, как будто для того, чтоб получше разглядеть все, что видела перед собой: гогочущую толпу, запрудившую площадь древнего города, громыхающую грязную телегу, влекомую костлявой кобылой, и руки, обожженные, неутомимо плетущие тонкими пальцами жгучую крапиву…
— …Ее ненавидели как разоблаченную мерзкую ведьму… проклинали… Над ней с отвращением насмехались, и путь ее к позорному костру уже подходил к концу, а она все плела седьмую рубашку, последнему, младшему брату… И надежды у нее почти не было, но она плела, когда ее подвезли к самому месту казни…
Невыносимо долго было молчание Лали. И вдруг, как выстрел в тишине, зазвенел ее ликующий голос:
— …И что же? Ведь лебеди все-таки прилетели! Она верила, и они прилетели!
Лали выронила книгу и радостно рассмеялась со слезами на глазах.
Что-то произошло в зале, как будто все одновременно с облегчением вздохнули.
Гномик-великан исчез из своего грота.
— Что здесь происходит? — растерянно спросил кто-то из группы ученых директоров.
Старый Сью-Сиу рассмеялся, и смех его был похож на звон колокольчика.