Но многое изменилось. Люди как будто даже стали добрее, отзывчивей и мягче.
С грустной снисходительностью улыбались они, просматривая старинные фильмы ужасов. Все эти привидения в белых балахонах и фантастические злодеи с кинжалами и пистолетами для них стали забавными воспоминаниями милых, привычных, земных страхов, таких уютных, домашних и вовсе не страшных по сравнению с приближающимся исчезновением всех жизней на всей Земле.
Никогда люди не ощущали свою собственную смерть до такой степени обыденной, естественной, нормальной и безмятежно-покойной, как в эти дни ожидания всеобщей гибели жизни.
Человек ощутил себя тем, чем он, собственно, и был — малой составной частичкой общей жизни, и оценил, до какой степени необходимо и утешительно сознавать, что когда ты, частичка, перестанешь быть, Жизнь остаётся! После того как ты сделал всё, что сумел, и уже устал, маленькая эстафета твоей свершившейся жизни переходит в бодро протянутые руки нового поколения… И до чего же была невыносима мысль, что должна погибнуть вся общая Жизнь, без которой существование каждой из всех её отдельных частиц — жизней отдельных людей — вдруг окажется бессмысленной…
Странное явление было отмечено: люди, эти высокомерные, надменные «повелители природы», теперь часто тихонько плакали, наблюдая за гибелью рисованного в мультипликации нахального мышонка, вдруг осознав свою неразрывную кровную связь с мышонком, сочувствуя его страданиям, над которыми они прежде потешались, потому что он был ведь всего-навсего мышонком со смешной да вдобавок ещё и нарисованной морденкой!
С какой доброй и снисходительной усмешкой люди пожимали плечами, припоминая, что предки их почему-то боялись говорить и даже думать о том часе, когда их жизнь подходила к концу. О, как они мучились и бунтовали, требуя какого-то бессмысленного, нелепого бессмертия. Точно заказывали отдельную кабинку, в которой можно спрятаться и остаться на месте одному среди неотвратимого движения звёздных потоков… Ах, как они бунтовали и упирались, желая остановить весь мир на том самом месте, где им показалось уютно и приятно. Какими детскими страхами они запугивали сами себя, когда задумывались, что будет, когда придётся им покидать жизнь. И до чего же это нестрашно на самом деле: уходить, зная, что весь мир останется на месте и после них, и на другое утро, другие глаза увидят всё снова: и ослепительный восход громадного красного солнца, и розовый шарик клевера, качнувшийся от прыжка кузнечика, уцепившегося лапками за его зелёный стебелёк.
И с какой беспощадной ясностью люди проникались чувством самой прямой, родственной связи с этим кузнечиком и клевером, со всем живущим, растущим, цветущим, дышащим на Земле.
Месяцы с их старинными названиями люди теперь провожали, как будто прощались с ними навсегда. Проходило лето. Осень ещё должна была наступить, но зимы уже не будет, думал каждый. Не для меня не будет, а не будет совсем, ни для кого не будет ни зимы, ни весны после неё на Земле!
Как давным-давно, что-то предчувствуя, написал один добрый и грустный человек в старой, бумажной книжке: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, совершив свой печальный круг, угаснут…»
А пока жизнь шла своим порядком, ежечасная, ежедневная, привычная, жизнь одного из годов в длинной цепи тысячелетий, миллиардолетий существования Земли, которая всё ещё продолжала мирно вращаться.
Глава 19
БЕЗДУШНЫЙ ГОЛОС КОСМОСА
На заседании принято было появляться одетыми строго и старомодно. Учёным не хотелось нарушать традицию прошлого века. Все участники регулярного всемирного заседания были в крахмальных воротничках, повязанных тёмными галстуками, и долгополых белых пиджаках. На улице это выглядело бы так же смешно, как пудреные парики и мантии, но на заседании это было как бы данью уважения к великим учёным прошлого, сделавшим величайшие открытия за последние сто — двести лет.
Итак, профессор Ив, готовясь явиться на заседание Координационного Центра Связи «Земля — Космос», снял свой обычный удобный костюм и покорно повязал шею галстуком. Тщательно причесался перед зеркалом и со вздохом вдел руки в рукава неуклюжей одежды прошлого века — пиджака.
За две минуты до назначенного времени, когда прозвенел и заморгал сигнал предупреждения, он уже был готов.
Размеренным, несколько торжественным шагом он проследовал в зал заседаний и занял своё место в кресле. Обычно это было единственное занятое кресло во всём круглом зале. Все остальные места вокруг стола целиком были заняты крупными, в человеческий рост, экранами стереовизоров.
Сегодня же, в виде редкого исключения, ещё двое приезжих гостей — директор Центра «Финстерхорн» профессор Финстер и руководитель «Джомолунгмы» Сью-Сиу — вошли в зал и заняли предназначенные им места.
Профессор Ив щёлкнул рычажком и включился. Бесшумно или с лёгким покашливанием одно за другим возникали на своих местах, вокруг круглого стола заседания, знакомые фигуры и лица директоров отдельных Центров Связи, разбросанных по всему миру. Они много лет знали друг друга. Знали научные труды и имена, даже дружили и иногда спорили друг с другом, но ни разу им не довелось побывать в одной комнате, пожать руки один другому. Включаясь один за другим, они, как всегда, церемонно наклоняли голову в знак приветствия. Лица их были невозмутимо-спокойны. Все они, и мужчины и женщины, были мужественные люди. Лучше чем кто-нибудь на Земле они осознавали реальность и безнадёжность положения. Они знали больше всех и потому твёрже всех должны были держаться.
Они встречались с лёгким поклоном, но сами уже не замечали, что улыбаться они давно перестали, только, обмениваясь короткими фразами, держались ещё более бесстрастно, чем прежде.
Очень скоро, с опозданием не более чем на четыре-пять секунд, весь круг замкнулся. Все были на месте: «Эльбрус», «Финстерхорн», «Попокатепетль», «Джомолунгма», «Ането», «Акангауга» и все другие.
— Кажется, все собрались? — спокойно начал Председатель. — Разрешите заседание считать включённым. Текст сообщений, полученных одновременно во время кратких сеансов связи с Космосом всеми Центрами, совершенно идентичен. Не правда ли? Вот он: «Почему прекратили передачу „46-12-Т“. Возобновите». И больше ничего?
— Ничего!
— Ничего!
Председатель обвёл глазами весь круг:
— До сегодняшнего дня это повторилось трижды. И ни у кого нет представления о передатчике «46-12-Т»? Ни у кого?
— Сама классификация, или номенклатура, «46-12-Т» представляется бессмыслицей. Ни одна земная станция не имеет таких позывных. Не говоря уж об установках «Земля — Космос».
— Когда нам непонятен смысл, мы называем это бессмыслицей, — печально констатировал Сью-Сиу. — До сих пор их передачи были недвусмысленно понятны.
— До полной безнадёжности
— Теперь они снова замолчали. Уже четыре дня!..
— Четыре дня! Опять полное молчание.
— Мы ведь им каждый раз отвечали. Просили разъяснить. Ничего в ответ. По-моему, они даже не включаются на приём.
— По-видимому, нам не остаётся ничего другого, как считать эти сеансы связи случайным перехватом каких-то их собственных переговоров.
Точно вращаясь по кругу и всё возвращаясь к одному и тому же безвыходному тупику, продолжалась беседа, даже не похожая на заседание учёных Наконец Председатель собрался с духом и начал:
— Ввиду отсутствия всякого конкретного материала для совместного обсуждения, я полагаю объявить наше заседание…
И тут как будто беззвучно грозовой разряд ударил в залу.
Одновременно: «Эльбрус», «Акангауга», «Финстерхорн», «Ането» вскочили со своих мест.
Сигнал «идёт приём из Космоса» мерцал на экране и настойчиво гудел слабой сиреной тревоги.
Все уже сидели на своих местах, застыв в напряжённом ожидании, вцепившись в ручки кресел.
Прошла ясно и чётко передача:
«Допустима возможность не предусмотренных прежде отклонений первоначальных прогнозов. Принимаем с Земли исключительно передачи типа „46-12-Т“. Ценная информация. Все другие передачи лишены смысла, прекратите».