Мастер Ян, Квай-Гон, Оби-Ван, Энакин и даже Джанго — все они были, в той или иной степени, гигантами, или могли ими стать, или уже стали. Альда никогда не смогла бы за ними угнаться, дорасти до них в своей значительности. Пусть тогда пойдут вместе, так уже давно решила она, и тогда есть шанс, что зло не сможет сломить их союз.
Конечно, оставался Палпатин. Убил ли он своего учителя, или нет, Альда не знала. Мол и Ксанатос были живы. Последнего, наверное, собирались готовить к созданию фракции Сепаратистов, ведь нужна же хоть какая-то тёмная марионетка, чтобы финансировать армию клонов. Оставался вопрос, кто тогда будет прототипом для Камино, если Джанго был вне досягаемости ситхов, а Палпатин с презрением относился к расам, далёким от человеческой. Альда заставляла себя не забегать вперёд и беспокоиться только о Моле.
Когда она пережила встречу с ним на Татуине, страх перед смертью отступил. Альда не растерялась и не раскрыла своих карт. Наоборот, странное предвкушение овладело ей. Мол нападал яростно и фонил чёрной злостью — Соресу синего клинка не подвело, и ментальные щиты даже не дрогнули.
— Посмотрим, кто кого, мне даже интересно, — тихо подумала она вслух, чтобы не разбудить Оби-Вана. Шми и Энакину она добавила в чай лёгкое успокоительное и укутала их покрепче, но падаван Квай-Гона временами спал очень чутко. — Твоя ярость и моё культурное наследие, хтонь. Знаешь, от такой дуэли даже умирать будет не стыдно.
И почти не страшно. Только всё равно почему-то очень жаль.
(…)
Альда стоически не выцарапала глаза Палпатину. За усердие сохранить маску профессионализма ей нужно было, она рассудила, выдать Оскар. А за переговоры с Советом — медаль за дипломатические заслуги. Энакина приняли, его не могли не принять, но тоже всё произошло так, как хотела Альда, безо всех этих разговоров об Избранных, и в юнлинги, а не в падаваны. Шми пообещали работу в одном из Корпусов. Сюжет менялся, труды окупались. Можно было успокоиться.
На коммуникаторе, который слишком долго был разряжен, Альда обнаружила по приезде пятнадцать пропущенных звонков от Квай-Гона и одно сообщение от Мастера Яна: «зайди к мальчику, когда будешь в Храме, имей совесть, он меня доконал, а я на другом конце галактики. Люблю, обнимаю, удачи».
Она расплакалась, пока печатала: «тоже люблю вас, Мастер, берегите себя». Всхлипы переросли в вой, отчаянный и жалобный, когда он прислал ей в ответ смешную картинку — это Оби-Ван его научил.
Времени было в обрез. Смыв следы нервного срыва с лица, Альда направилась было к лазарету, наплевав на ранний план не прощаться дважды, но у дверей услышала голоса Квай-Гона и Оби-Вана. Замерла.
Нет… нет.
Дрожащими руками она достала тот самый журавлик из кармана. Позволила ему упасть на пол.
Кому нужно, тот найдёт. На большее меня сейчас не хватит.
И тихими шагами, свойственными ей, удалилась прочь. Совсем скоро королева Амидала, согласно расчётам, должна была попросить джедаев вернуться с ней на Набу. Краем глаза Альда заметила Энакина, робко выглядывающего из-за угла залы, выходящей к ангарам. Она сделала вид, что не заметила ни его самого, ни тихий облегчённый детский выдох.
(…)
— Мастер Альда!
Ай, как всё болит. Ну не трогай.
Чужая слеза попала ей в нос. Она инстинктивно фыркнула. Влажно закашлялась кровью. Талантливый гад, этот Мол, и всё же, что он такое перед величием настоящего экзистенциального ужаса пост-советсткого наследия? Альда была очень начитанной. Что ей стоило ментально ударить компиляцией эмоций от Толстого, Достоевского, Чехова, Айтматова, Платонова, поэтов «Серебряного века», фильмов Тарковского? Ученик ситха замер, дрогнул — и этого оказалось достаточно. Всё равно сильно зацепил.
— Он жив, но парализован, — вяло сообщила Альда. — Я ему… дозу транквилизатора…
— Мастер Альда, вы умираете! — воскликнул Оби-Ван, как будто она в важный момент решила поговорить о незначительных вещах.
— Ничего… страшного, — она попыталась наугад погладить его по щеке, но и сил не хватило, и веки предательски закрылись. Усталость навалилась на неё неподъёмной ношей. — Всё … всё будет хорошо.
Но Оби-Ван уже не слушал. Он стремительно нёс её куда-то. Кричал прямо на ухо, срывая голос: «врача! Врача-а-а!»
Так ли умирали, на самом деле, Пушкин и Лермонтов? Не с надрывом, не красиво, не драматично, а в суете, окруженные теми, кто сбивался с ног и клял небеса, чтобы их спасти?
Помрёшь тут с вами по-человечески, подумала Альда. Не сразу поняла, что вслух. Сознание наливалось тяжестью, и отчаянные крики Оби-Вана слышались будто издалека. К ним примешался обеспокоенный голос Квай-Гона … но это было невозможно. Его не могла так рано выписать Вокара Че. Он не мог броситься за делегацией Набу в погоню.
— Это абсурд, враньё, — еле разлепляя губы, влажные и липкие от собственной крови, вспомнила она вслух, — череп, скелет, коса… Смерть придёт, у неё… будут твои глаза.
(…)
Сознание проигрывало дуэль между ней и Молом в замедленном действии. Вихрь двойного красного меча. Её синий клинок, отчаянная оборона Соресу, мандалорская контратака.
— Что ты знаешь о боли, джедайская дрянь! — почти звериный рык.
— Да уж побольше твоего, — сбитое дыхание, снисходительный тон. — Боль без любви бессмысленна.
Его эмоциональный фон отдавал яростью и бессилием подростка, настрадавшегося от несправедливости жизни. Не усмирить, не ободрить, не успокоить. И всё же, он не знал, каково это, когда почти каждая песня даёт по капле повода вскрыть вены. Не знал, что группа крови — это порядковый номер на рукаве; не знал, что всё идёт по плану; не знал, что все они скованы одной цепью; и что в последнюю осень ни строчки, ни слова; что мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы; что скоро рассвет, выхода нет. Не знал, что после прочитанной книги можно стать другим человеком, мысленно пройдя огонь и медные трубы, что каждый мыслящий — немного Раскольников; что даже Понтий Пилат может раскаяться, и что рукописи не горят; не знал ничего ни о бесконечной степи, ни о манкуртах. И было жаль его, самонадеянного и потерянного — Палпатин дал ему бессильную ярость, но не научил с ней жить и жить хорошо, дал ему отчаяние, но не показал, как находить наощупь надежду, надел на него цепи, не позволив узнать, что даже в них можно найти свободу, которую никто не способен отнять, что можно хотя бы, для начала, выйти ночью в поле с конём.
Альда выплеснула на Мола своё культурное наследие. Большой жестокой волной оно ушло в Силу, захлестнуло его, и он забыл, как дышать, на несколько мгновений, и покрылся испариной, совсем ещё молодой, не знающий ни настоящей жизни, прекрасной, порой мучительной, ни богатого выбора смерти.
Она с самого начала не собиралась его убивать. Шприц вылетел из рукава в лучших традициях аниме — и попал в точку.
— Мразь! — взвился Мол.
Карающее лезвие красного меча, но уже подгибающиеся ноги противника.
— Не-е-ет! — испуганный и отчаянный вопль Оби-Вана, застрявшего между красными щитами.
Медленно оседая на пол, выронив от боли меч, Альда подумала о Квай-Гоне, живом, и улыбнулась.
(…)
Она проснулась от шелеста бумаги. Белый свет вынуждал глаза неприятно слезиться. В горле пересохло, во всём теле отдавало тяжестью.
— Ты проспала два дня, — сухо констатировал знакомый голос.
Мастер Ян сидел в кресле для посетителей и методично складывал разноцветных журавликов. Глаза у него предательски блестели. Казалось, с их последней встречи он постарел на несколько лет.
— Ситха допрашивают, — невозмутимо продолжил он, не встречаясь взглядом с Альдой, сосредоточенно продолжая складывать бумагу. — Квай-Гон лично руководит процессом, послав на все четыре стороны более гуманных членов Совета, всё ещё отрицающих разросшееся влияние Тёмной стороны. Дети рыдают. Под «детьми» я имею в виду Оби-Вана и юного Скайуокера. — Пауза. — Этого ты хотела добиться, позволив ситху себя ударить?