Чуть позже, посмотрев, как Одинцов корпит над чертежами очередной модели, мать добавила: «Он всё вот так же, как ты, над чертежами сидел. Твой отец. Он мечтал построить такой самолёт, чтобы полететь на нём в космос. А его заставили изобретать оружие».
У Одинцова будто что-то перевернулось в груди. Он медленно отодвинул от себя чертежи модели истребителя. И никогда уже эту модель не закончил. Вообще перестал интересоваться военной авиацией, которой бредил несколько лет. К нему пришло кристально-прозрачное ощущение определённости, будто он выбрался, наконец, на тот путь, что на ощупь искал всю сознательную жизнь.
Документы он отнёс в высшее техническое училище имени Баумана, на ракетостроительный.
И снова невезение бросилось наперегонки с чудом. Вот есть на свете такие обаятельные счастливцы, которые умеют нравиться всем. Одинцов же с первого взгляда не нравился почти никому. У него, вполне недурного собой парня, был прямо-таки дар антиобаяния. И даже не сказать толком, в чём дело: то ли в хромой, подшибленной какой-то походке, то ли в жутковатых бледных глазах, то ли в резком тоне, который он неосознанно выдавал в любой беседе, привыкнув опережать насмешки. На экзамене по физике его срезал суровый седоголовый преподаватель, который настаивал на том, что Одинцов неправильно решил задачу и списал откуда-то верный ответ. «У этой задачи есть два способа решения! Два, два, а не один!» — в конце концов, подскочив, закричал Одинцов. «Орать будете на своих приятелей во дворе на лавке! — рассвирепел преподаватель. — Вон отсюда!» Одинцов, белее бумаги, шагнул к выходу и прямо в дверях столкнулся с чудом в лице другого преподавателя, невысокого и ещё нестарого крепыша с орденскими планками, профессора, как выяснилось позднее. Тот будто споткнулся о дикий взгляд Одинцова и спросил: «Ну, чего тут у тебя?». Одинцов молча сунул ему листок со злополучным решением. Преподаватель посмотрел. «Ну так молодец же! Впервые вижу абитуриента, который до такого допёр. Отлично!» Именно под руководством этого профессора Одинцов через положенное количество лет написал диплом. Тема касалась аэродинамического торможения.
Окружающая среда продолжала сопротивляться, требуя недюжинной прочности характера. Заветной мечтой Одинцова было попасть по распределению в ОКБ-1, легендарное конструкторское бюро уже умершего к этому времени Королёва. Или хотя бы в смежную организацию. Всё шло к тому: Одинцов был одним из лучших в потоке, профессор, спасший его на вступительных экзаменах, всячески рекомендовал его кому следует. Но в последний момент кто-то пролез на его место — протеже, сынок большой научной шишки, чёрт разберёт, Одинцов не особенно понял объяснения уже бессильного научрука. Одинцова задвинули куда-то на Урал, в тамошний НИИ. «Ничего. Отработаешь по распределению, наберёшься опыта, вернёшься в Москву», — пытался ободрить преподаватель. Одинцов молча кивал, глядя в окно. Оба знали, что с распределения далеко не все возвращаются: обрастают бытом, обзаводятся семьями. Про освоение космоса можно было, по крайней мере на несколько лет, забыть. И ещё так жаль было оставлять мать, только она одна и была семьёй Одинцова... Время до отъезда он провёл, будто обколотый анестетиками, стараясь примириться с новой судьбой. «Не на войну ведь едешь, в конце концов», — сказала мать. Не на войну. В уральском НИИ тоже занимались ракетами, но другими, смертоносными. Предназначенными не для открытия неизведанного, а для массового убийства. Не на войну ехать, но почти. Почти.
Буквально в последний день, с утра, в квартире раздался звонок. «Тебя, Паша», — сказала мать. Звонок проходил по ведомству чуда, вмешавшегося в последний момент. В ОКБ-1 Одинцова всё-таки взяли. Тот, другой кандидат, занявший его место, руководство бюро чем-то не устроил. Как Одинцову сказали позже, «мозгами». Посредственностям и даже середнякам в ОКБ-1 было не место.