И вот теперь в бюро, наконец, вспомнили про предложение молодого инженера доработать пульт управления. Одинцов — тонкий рот, сжатый в прямую черту, в такую же черту сведённые брови — швырнул на собственный рабочий стол наработки годичной давности. Ненависть к Сагаряну ела поедом, снедала в труху, как ржавчина — металл.
А тот как раз вызвал его к себе. Когда Одинцов вошёл в кабинет, Сагарян ругался по телефону: костерил военных, которые требовали, ради сохранения жизни будущих экипажей, одеть космонавтов в скафандры, что уже несколько лет не использовалось. Скафандры в спускаемом модуле — значит, меньше полезного груза, и только два, а не три члена экипажа. И вообще, какие, скажите на милость, скафандры, когда ещё Королёв обещал отправлять человека в космос «в одних трусах»?
— Это всё равно что моряков на подлодке одеть в акваланги! — разорялся в трубку Сагарян. — Так не работают! Это несерьёзно!
Бросил трубку, уставился на Одинцова.
— Так, садитесь!
Одинцов прохромал поближе и остался стоять.
— Григорий Авакович, помните, я ещё год назад предлагал доработать пульт управления, чтобы экипажу не пришлось отстёгиваться от кресел? Почему вы тогда не прислушались? Почему вы вообще никогда не обращаете внимания на мои предложения?
— Ещё и вы будете из меня жилы тянуть! Да когда ж вы, наконец, прекратите лезть не в своё дело?!
— Это, значит, не моё дело? — еле слышно переспросил Одинцов, уставившись холодными, серебристо-белыми глазами в чёрные, навыкате, глаза начальника. — То, что погибли наши космонавты — не моё дело? А что тут тогда вообще моё дело? Если вы мне не даёте работать! По вашей вине погиб весь экипаж!
— Что-о?!
— Это вы убили космонавтов, Григорий Авакович, — выговорил Одинцов помертвевшими от ненависти губами, с таким ощущением, будто с разбегу прыгает в крутой кипяток.
Как Сагарян на него матерился! Это была ругань такого калибра, от которой трескается краска на стенах, отваливается штукатурка, и вянут цветы на подоконниках. Секретарша Сагаряна (крупная и мужеподобная «грация», как её звали остряки бюро), уже помногу раз слышавшая всё, что способна породить человеческая фантазия по части сквернословия, ещё неделю восхищённо делилась в курилке отборными выражениями с любопытствующими. Вообще, скандал получился безобразный.
— Ну идите, расскажите ещё кагэбэшникам, кого я, по-вашему, убил! — злобно предлагал Сагарян.
— Я, знаете ли, подобным не занимаюсь, — огрызался Одинцов, понимая, что конец, в этом бюро ему жизни не будет и передовых космических разработок, вероятно, не будет тоже.
— Пишите увольнительную, — припечатал Сагарян. — Иначе вылетите отсюда с такой характеристикой, что в любом КБ вас даже поломойкой не примут!
Скандал мигом докатился до директора, и он, вместе с начальником отдела, буквально выпихнул Одинцова в командировку. Одинцов давно просился на Байконур — хотя бы побывать в преддверии космоса, раз уж ему никогда не подняться туда, наверх, к звёздам, — правда, теперь долгожданная поездка его совсем не радовала. Впрочем, так была хоть какая-то надежда, что всё как-нибудь уладится. Месяц не мозолить глаза Сагаряну.
— Я поговорю с Григорием Аваковичем, — сказал директор. — Но только потому, что вы очень талантливый инженер. Иначе давно бы вашего духу здесь не было! Я понимаю, нервы сейчас у всех на пределе, но скажите, Павел, почему вы постоянно нарываетесь на неприятности? Что с вами не так?
Хотел бы Одинцов знать, что с ним не так. Бесконечное сопротивление среды. Как будто на его долю выпало больше атмосферного давления и земного притяжения. Когда он шёл от директора, то, как назло, встретил в коридоре Сагаряна. Главный инженер посмотрел на него так, будто хотел размазать по стене одним взглядом, и Одинцов выдержал этот взгляд, его белые чудские глаза, словно бы слепые и одновременно пристальные, серебристо вспыхнули бешенством. «Да чтоб тебе самому окочуриться вместо космонавтов, жирный гад! — с беспримесной яростью произнёс Одинцов мысленно. — Чтоб тебе околеть!».