Как ни интриговала меня его судьба, мне нужно было жить дальше, выдерживать направление, согласно назначенной мной самим цели: составить карту латиноамериканской прозы, прошедшей по европейскому маршруту, которая неким образом дополнила бы путешествие в один конец, совершенное Блюмой. Только после пережитого в Уругвае этот проект казался слишком претенциозным по сравнению с упорным путешествием книг. Это стало моим открытием и причиной моего замешательства и беспокойства.
Я рассматривал книги в витринах магазинов, в оправе лучей светильников, разложенные, как большие красочные самоцветы, и обязательно прочитывал их названия и столь же обязательно с циничным злорадством прикидывал их размер и объем. Где бы оказалась вся эта красота, этот поразительный праздник обложек и переплетов, если бы их тоже коснулся удар судьбы, показав им, на что способны ветер, огонь, вода?
Через несколько дней я заметил, что смотрю на книги с пониманием, сопротивляюсь искушению столов со скидками и, что еще хуже, почти не глядя отправляю в библиотечное хранилище те, которые прибывали в мой кабинет из далеких стран. Возможность того, что какой-то я заинтересуюсь и унесу домой, прибавив тем самым нового жильца к гигантской колонии, вившейся по стенам и расползавшейся по коридорам, приводила меня в ужас.
Если я поставил «Теневую черту» на подставку, где мог смотреть на нее каждый день, так это потому, что не верил, что у меня хватит сил избежать рецидива. Но настал вечер, когда я увидел, как рассекает ее свет лампы, и, может быть, Брауэр был прав, приписывая бумаге привязанности другого плана, а может, я снова взял под контроль свои эмоции, но я наконец решился сходить на могилу Блюмы.
Книга лежала на пассажирском сиденье, а дождь лил все сильнее, вынуждая меня включить фары и вызывая воспоминания о руинах, откуда она ко мне попала. Я остановился у гостиницы купить сигарет, и когда вернулся, еще четверть часа просидел в машине с выключенным мотором перед ясенем, пока монотонное жужжание «дворников» отметало в стороны дождь. Но было ли это честно по отношению к Джозефу? Должен ли был Конрад тоже целовать камень?
«И он снова молил меня об обещании не оставлять его на суше. Я был достаточно тверд, чтобы ничего ему не обещать, хотя потом эта твердость и показалась мне преступной, потому что решение уже было принято», — сказал капитан об охваченном заразной паникой моряке, бредившем на койке в каюте. Мне казалось, что в этих словах звучит тот немой призыв, который так или иначе книга обращала ко мне с самого начала.
Я протянул руку к ключу, завел мотор и выехал на шоссе. Проехав несколько километров, я свернул на дорогу, ведущую к кладбищу. Припарковал машину у вяза и с книгой в руке зашагал между рядами засаженных цветами могил, тоже в конце концов расположенных, как запечатанные, прямоугольные, жесткие тома, которые никому не суждено открыть, каждая со своей историей и своей жаждой жизни, подточенной личинками во влажной земле.
Тихий дождь освежил яркую зелень листвы и черные надгробные плиты. Мне было трудно найти место, где покоились останки Блюмы. Я поднял воротник пальто, чтобы защититься от непогоды, и хранитель проводил меня к камню, который выпал на ее долю. Тут я положил книгу в центр одинокой и немой мраморной плиты.
Я немного постоял перед ней, пока капли падали на отвердевшую, жесткую обложку, не поддающуюся дождю, как не поддалась она цементу и возвращению. Потому что рыбаки из лагуны Рочи, сами того не зная, поведали мне завершение истории.
«Тут слишком много места с непривычки», — так начали свой рассказ двое мужчин, усевшихся со мной в круг в затопленном домике, где вода доходила до уровня икр.
Уже перед тем, как снова сесть в такси, меня потянуло подойти к домам рыбаков: я подумал, что другого случая разведать, что они знают, у меня не будет. С тропинки я хлопнул в ладоши, прибежали собаки, отошли подальше лошади. Через несколько секунд из-за забора высунулись двое мужчин, и когда я спросил их о человеке из хижины, они знаками и криками пригласили меня войти. Это было нелегко. В не скольких шагах начиналась темная полоса вышедшей из берегов воды лагуны, глубины которой я не знал. Однако приглашение было столь энергичным, что я снял ботинки и носки, подвернул штанины, прошел метров сто боязливыми неуверенными шагами, пока не добрался до домика с ботинками в руке.
К моему удивлению, они жили в воде с таким покорным смирением, что, если бы не замерзшие щиколотки, я тоже не обращал бы на нее внимание. Матрасы у них лежали на высоких столах, еще один стол был завален инструментами, посудой, бутылками, там стояла газовая плитка, а остальные скудные пожитки висели на крючках по стенам. Открытая дверь выходила на лагуну, растянувшуюся на горизонте, покрытом черными тучами, и за стоящими на якоре в нескольких метрах от нас лодками в воде грудились колонии уток, чаек и фламинго.