СТО ПЯТЬДЕСЯТ ШАГОВ
Можно ли любить крепость? Можно! Я полюбил и люблю до сих пор белградскую крепость Калемегдан, возведенную во времена римлян на развалинах древних кельтских укреплений IV века до Рождества Христова. Калемегдан, который веками разрушали и отстраивали вновь и вновь, состоит из Нижнего и Верхнего города. Нижний город, предместье Белграда, полукругом простирается от мощеной мостовой Видин-ворот со стороны Дуная до Мрачных ворот, которые иногда затопляет разлившаяся Сава. Здесь, и на Саве, и на Дунае, когда-то были пристани, суда и лодки привозили сюда для продажи провизию и дрова, здесь поднялись дома горожан, две церкви, хамам, а немного выше была выстроена резиденция митрополита, от которой сегодня остались только стены с красивыми окнами и скамьями вдоль каждой из стен. А вдоль укрепленной городской стены тянется козья тропа — от порохового склада до Ризничарских ворот, которые относятся уже к Верхнему городу. На оба эти города, Верхний и Нижний, на башню над воротами деспота Лазаревича и на башню Якшича открывается прекрасный вид с реки, когда ешь стерлядь в одном из плавучих ресторанчиков, пришвартованных к берегу Дуная. Этот вид становится еще прекраснее, если залить стерлядь бокалом красного вина «Кровь жеребца» и приправить известным стихотворением сербского поэта позапрошлого века Лазы Костича, которое похоже на поэтический кубик Рубика — рифмуется при любой комбинации слов:
Но с чего бы это — любить крепость? Ответов несколько. Во-первых, сюда, в Нижний город, мы — моя жена Евстахия и я, художник Михайло Гловачки, — приходили, когда были еще молоды и беззаботны. Любили мы друг друга безумно и часто гуляли здесь с нашим маленьким сыном, которому тогда было не больше пяти лет. Во время этих прогулок, в предвечерние часы, мы играли с ним в одну игру, вроде пряток, в которую больше не играем, потому что сын вырос и с ним теперь не очень поиграешь, да и мы с Евстахией с тех пор постарели. Кроме того, мы поняли, что игра эта слишком жестока и не стоит ее воскрешать. Со временем мы даже начали стыдиться ее. А заключалась она в следующем.
Они вдвоем садились на скамейку, а я уходил в одни из ворот. Сразу после этого я появлялся в них снова и шел в сторону жены и сына, который, увидев, что я возникаю из темноты проема, восхищенно заявлял:
— Папа идет!
Тут, собственно, игра и начиналась, и Евстахия шепотом говорила:
— Это не папа! Разве ты не видишь, это кто-то другой, ты перепутал!
Я в этот миг наносил следующий удар, проходя мимо скамейки, на которой они сидели, с таким видом, словно и знать их не знаю. Тогда Евстахия обращалась ко мне:
— Простите, вам, случайно, не встретился Михайло Гловачки, художник, он только что здесь проходил?
Ребенок изумленно слушал и ждал, что будет дальше.
— Никогда в жизни не слыхал про такого художника! — отвечал я, словно это были действительно чужие, незнакомые мне имя и фамилия. Иногда же, для разнообразия, говорил: — Да, мадам, я его видел. Если это тот самый художник, то он пошел вон по той дорожке в сторону Видин-ворот.
Верхом абсурда было, когда как-то раз сидевшая на скамейке Евстахия спросила:
— Простите, мадам, вы не видели господина в светлом плаще, который только что здесь проходил?
На что я, словно действительно был дамой, без запинки ответил:
— Нет, я не видела здесь никакого господина в светлом плаще.
И тут Евстахия нанесла решающий удар:
— А тогда вы, может быть, видели маленького мальчика в красной шапке, он шел по этой дорожке?
При этих словах наш сын, обезумев от страха, принялся дергать ее за рукав и показывать на свою красную шапку:
— Мама! Я же здесь! Вот я! Смотри!
Ребенок весь дрожал, пытаясь убедить нас в том, чего мы вдруг, непонятно почему, не можем понять, а потом в ужасе замолчал, потрясенный мыслью, что все мы вообще друг с другом незнакомы. Что я не узнаю его. И что, а это еще страшнее, его не узнает собственная мать.
Здесь, в Нижнем городе, от одного собачника, который по вечерам выводил сюда на разминку своего хаски, я впервые услышал рассказ о ста пятидесяти шагах. Вкратце суть его сводится к тому, что тот, кто найдет в Калемегданской крепости два места, расстояние между которыми составляет ровно сто пятьдесят шагов, увидит и познает истину. Позже то же самое мне рассказали, каждый в своей интерпретации, одна женщина и какой-то старик, но ни один из них не сказал, искал ли он сам на Калемегдане две точки, удаленные друг от друга ровно на сто пятьдесят шагов, и познал ли таким способом истину.