— Не думаю, что в этом есть смысл. А почему вы не последовали её примеру?
— Собирался. Но подумал, что было бы невежливо покидать вас, не попрощавшись. Я знаю, это вполне допускается британскими традициями, но по полинезийским правилам это верх невежества. Прощайте, мистер Лайвстоун.
Лэйд вздохнул.
— Кто вы такой, Дадди?
— Мы уже познакомились, мистер Лайвстоун, помните? Меня зовут Четверг Октябрь…
— Четверг Октябрь Кристиан Второй! — раздражённо бросил Лэйд, — Я помню, чтоб вас! Но…
Дадди улыбнулся.
Его бесхитростные глаза, немного раскосые на полинезийский манер, выглядели мутноватыми, как у всех стариков, в них не было ни внушительной лазури, как во взгляде Ледбитера, ни холодного блеска, как во взгляде ощетинившегося линзами Блондло, ни животной ярости, как у братьев Боссьер, однако…
Это глаза человека, многое повидавшего на своём веку, подумал Лэйд. Потому-то они такие равнодушные и пустые, похожие на старые вытертые пуговицы. Это не горящий взгляд тигра, это что-то другое…
— Самое забавное в задачке Бредбедла — то, что одна монета и верно пропала, только никто из нас этого не заметил. Тот самый соверен. Дайте угадаю, вы выпачкали его в крови братьев Боссьер и швырнули в окно?
Дадди кивнул. Буднично, будто речь шла о том, добавлять ли коньяк в пунш.
— Сложнее всего было улучить момент. Всё остальное — вопрос времени. Впрочем, это справедливо в отношении всех вещей во вселенной. Все вещи во вселенной — вопрос времени, мистер Лайвстоун. Просто иногда у нас не хватает времени, чтоб это понять. У вас есть ещё вопросы?
— Вопрос времени… — эхом отозвался Лэйд, будто пытаясь распробовать в этих словах какой-то вкус, — Сколько времени вы на острове?
Мутные глаза Дадди несколько раз неспешно моргнули. Они не выглядели пронизанными мудростью веков, они выглядели бесхитростными стекляшками, как у большой куклы.
— Сложно сказать. Когда-то я вёл счёт… Сорок, пятьдесят, сто… В какой-то момент мне это наскучило. Вы ведь не считаете каждое рисовое зерно в мешке, когда хозяйка просит вас отмерить ей четыре фунта индийского белого? Время здесь, в Новом Бангоре, исчисляется странным образом, вы и сами это знаете.
Лэйд машинально кивнул.
— На дворе всегда тысяча восемьсот девяносто пятый. Изорви хоть тысячу календарей.
— Верно. А ведь я не был юношей когда ступил на здешний берег. Уже тогда мне стукнуло семьдесят пять. Иногда мне кажется, я провёл здесь лет четыреста или около того, но не могу поручиться. Так что я давно стараюсь не думать о таких вещах. Просто живу в своё удовольствие, знаете ли. Существую, точно маленький камень на дне ручья. Хотя иной раз бурный поток и подхватывает меня ненароком, чтобы на мгновенье вытащить к поверхности… Но потом меня вновь оставляют в блаженном забытьи, иногда на целые годы. И знаете, мне нравится ощущение покоя.
Четыреста… Четыреста лет…
Лэйд ощутил тяжесть в левом боку, точно кто-то украдкой подложил ему в карман пиджака увесистый булыжник.
— Мистер Четверг…
— Дадди.
— Дадди… Вы давно перестали бороться, верно?
Дадди медленно улыбнулся. Кожа на его лице выглядела выгоревшей, тонкой, морщинистой. Когда он улыбался, она собиралась в складки на его скулах, грозя порваться. Но наверняка была прочна, как акулья шкура. Как стальная броня Бредбедла.
— Мы все от рождения делимся на две категории, мистер Лайвстоун. На здравомыслящих и непокорных. На роялистов и мятежников. На обывателей и революционеров. В вас живёт беспокойный дух. Дух Жака Кателино[158], Генриха Молодого[159] и Роберта Куртгёза[160]. Вы мятежник, мистер Тигр. Вы будете биться с Ним, не замечая ни ран, ни старческой немощи, до последнего своего вздоха. А я…
— А вы? — резко спросил Лэйд, — Предпочли покорность?
Дадди медленно покачал головой. Голова его сзади была покрыта клочьями седых волос, но спереди казалась гладкой, как орех. Старый мудрый орех, подумал Лэйд, ускользнувший от пальцев хозяина лавки, закатившийся в угол сундука, проведший там, в тесной духоте, бесчисленные годы, переживший и дерево, вырастившее его, и хозяина, и его лавку, и само время…
— Я слишком хорошо знаю цену любого мятежа, мистер Лайвстоун. Знаете, почему? Потому что я сын своего отца, а он, в свою очередь, сын своего отца. Моего отца звали Четверг Октябрь Кристиан Первый, а моего деда — просто Флетчер Кристиан. Он был похож на вас.
159
Генрих Молодой — герцог Норманский, в 1173-м году поднял восстание против своего отца, Генриха Второго.