Лэйд нахмурился, пытаясь вспомнить, приходилось ли ему слышать эту фамилию здесь, в Миддлдэке.
— Он был лавочником?
— Нет. Он был помощником капитана на одном британском корабле. Превосходно образованный, воспитанный, грамотный, он был олицетворением джентльмена на службе Адмиралтейства. Хладнокровный, отважный, уверенный в себе… Но вы знаете, что бывает, если какой-нибудь растяпа выколотит ещё горящую трубку на сеновале. Крошечные искры, падая в солому, делаются почти не видны и даже не источают дыма, но сохраняют достаточно жара, чтобы устроить пожар — внезапный, страшный, гибельный для всего живого. Так и в человеческой душе, даже облагороженной и исполненной достоинства, иногда дремлют порочные искры, способные в самый неожиданный манер дать страшный жар. Мой дед, к его несчастью, был именно таким человеком. Этот жар вырвался наружу, погубил его — и многих других людей.
— Бунт? — сухо спросил Лэйд.
Дадди безучастно кивнул.
— Он был джентльменом, а вот капитан, стоявший над ним — нет. Это был властолюбивый деспот, одержимый маниакальным желанием подчинить себе всё, до чего в силах дотянуться. Вам, конечно, встречались подобные люди, мистер Лайвстоун. И в Англии и здесь. На берегу они обычно не представляют собой серьёзной проблемы, потому что в душе трусливы и опасливы, но на корабле, где капитан — царь и Бог, они быстро превращаются в развращённых властью тиранов, которым никто не в силах оказать отпор. Этот капитан держал свой экипаж в ежовых рукавицах. В такой дисциплине, что люди боялись посмотреть не в ту сторону или чихнуть в неурочное время. Насаждая железной рукой свою власть, он не только требовал исполнения своей капитанской воли и мельчайших капризов, но и заставлял их выполнять унизительные ритуалы. Например, танцевать целый вечер напролёт себе на потеху. Или ставить сценки из театра, соорудив костюмы из старой парусины. Любое неповиновение, даже мнимое, вызывало у него такую ярость, что он хватался за пистолет. Мой дед был образцом здравомыслия — сама британская дисциплинированность во плоти — но в какой-то момент дьявольские искры, разгораясь, учинили тот самый пожар. Он поднял бунт. Отправил капитана с частью экипажа в шлюпку, сам же принял управление кораблём. К нему примкнули люди — многие другие люди из матросов и офицеров, которые сами были поражены этими искрами, жгущими изнутри. Они были мятежниками.
— Погодите, — Лэйд облизнул губы, — Кажется, я читал об этом случае в старых газетах. Этот мятежный корабль, кажется, он отвратился на Таити, но…
— Но провёл там немного времени. Мой дед знал, что рано или поздно за ним и его людьми явится из Англии карательная экспедиция. Тогда, в дни моего деда, мятежник, какова бы ни была степень его вины, мог рассчитывать лишь на одно — на виселицу. А суд обыкновенно был не очень хлопотной формальностью. Нет, мой дед прекрасно знал, что ждёт его и его людей. Он принял на борт несколько полинезийцев, мужчин и женщин, немного продовольствия и скота, после чего поспешно отправился прочь. Его выбор пал на небольшой необитаемый остров поблизости от Французской Полинезии. На этом острове мятежники решили устроить свою колонию, начав новую жизнь. Они сожгли корабль дотла, укрывая следы, но знаете, что?
— Что? — покорно спросил Лэйд, хоть и догадывался, что именно услышит.
— Корабль был не последним, что сгорело тогда. Искры. Человек, внутри которого горит пожар, уже никогда не сделается прежним. Мой дед был мятежником, а мятежники не знают покоя. Прошло всего полгода, а их остров, представлявший собой крохотный обособленный от всего мира кусок, неподвластный ничьей воле, уже сотрясался от ссор. Полинезийцы спорили с полинезийцами, белые ссорились с белыми. Женщины — с мужчинами, вчерашние матросы — с вчерашними офицерами. Они не могли поделить поровну припасы сгоревшего корабля, потом землю, несмотря на то, что весь остров был в их распоряжении, потом соль и порох, потом женщин… Вы знаете, до чего легко из нескольких обронённых на сухое сено искр растёт пламя. Кто-то бросил в сердцах обидное слово, кто-то плюнул, кто-то ответил затрещиной, кто-то первым взялся за пистолет… Шесть следующих лет остров содрогался в жестоком пламени. Мятежники, лишившиеся той воли, против которой они бунтовали и не найдя себе другого применения, не способные жить в мире, принялись уничтожать друг друга, безжалостно, как дикие звери. Мужчины устраивали засады друг на друга, хладнокровно расстреливая в упор из мушкетов. Женщины пронзали спящих мужчин ножами и подсыпали им яд. В тысяча восемьсот восьмом году британский корабль, случайно бросивший якорь у острова, обнаружил на нём одного белого мужчину и восемь полинезийских женщин — всё, что осталось от некогда благополучной мятежной колонии с населением в несколько десятков человек.