Взгромоздив на крепкие плечи Диогена всю грязную работу, позволив Сэнди выпотрошить внутренности кассового аппарата, пересчитывая дневную выручку, он устраивался в кресле, делая вид, что проверяет гроссбухи, но больше дремал, наслаждаясь той особенной атмосферой вселенского спокойствия, что воцарялась в лавке под вечер, густой и сладкой, как ирландский крем. Больше не приходилось растолковывать дотошным покупателям состав консервированных корнишонов, отражать натиск портовых докеров, вообразивших, будто здесь табачная лавка, выслушивать жалобы миссис Мак-Клотски на мигрень — с таким дотошным перечислением симптомов, что немудрено повредиться в уме. Блаженное, счастливое время…
Далеко не всегда он мог позволить себе блаженное безделье. Бывали вечера — чертовски много вечеров за последние двадцать с лишним лет — когда он, закончив торговлю и проводив последнего покупателя, возвращался в кабинет, украдкой доставал из ящика письменного стола тяжёлый револьвер, из тайника под столом — дребезжащую шкатулку, полную инструментов его ремесла — и удалялся прочь из лавки, бросив Сэнди что-нибудь вроде «Ну, пойду потолкую с Вудроу на счёт последнего векселя, чтобы он не возомнил себе невесть чего» или «Сегодня в „Глупой Утке“ Маккензи устраивает вечер шотландских тостов и, поверьте, я преподам ему такой урок, что на лице его ещё нескоро заиграет улыбка!»
За такими вечерами обыкновенно следовали хлопотные, беспокойные ночи, не похожие друг на друга. Бывало, он возвращался ещё до полуночи, улыбаясь, раскланиваясь с уличными котами и насвистывая под нос «Мэгги Мэй». Бывало, задерживался далеко за полночь, а возвращался пошатывающейся походкой старика, вымазанный в грязи, ихоре, слизи и собственной крови. Бывало, приходил лишь с рассветом и, не в силах совладать с раздражением и досадой, метался по кабинету из угла в угол, точно запертый в клетку тигр. Бывало…
Чёрт, он помнил много таких ночей. Чересчур много.
И не собирался отказываться от возможности подремать над гроссбухами, тем более, что Сэнди, закончив звенеть монетами, развернула номер «Серебряного Рупора», забытый в лавке кем-то из покупателей и увлечённо читала вслух заметки и новости, привлёкшие её внимание.
— О! Послушайте, Чабб! Барометры острова продолжают падать, возвещая новые похолодания и повергая синоптиков в откровенное замешательство. Такая погода совершенно нехарактерна для тропических широт в начале весны и в последний раз фиксировалась на острове более сорока лет назад. Вероятно, речь идёт о циклоне, который движется над водами Тихого океана по направлению от островов Микронезии, распространяя вокруг себя холодное дыхание. Ну не удивительно ли?
— Уммм-м-мгу… — только и мог ответить Лэйд.
Голос Сэнди Прайс был мелодичнее многих вещей на свете, даже мелодичнее звяканья серебра в кассовом аппарате, он согласен был слушать его часами, и неважно, что она читала — «Лужёную Глотку» или даже какой-нибудь скверный дамский роман в мягкой обложке.
На ней сегодня было муаровое платье цвета ранней весенней зелени в Ланкастере, с длинным по случаю холодов рукавом, однако открывающим изрядную часть шеи. Тяжёлые пшеничные волосы были собраны в массивный и сложно устроенный пучок на затылке — кажется, это именуется «Узел Психеи» — который каждую секунду грозил развалиться из-за того, что беспокойные пальцы увлечённой чтением мисс Сэнди Прайс то и дело теребили удерживающие его шпильки. Да и лучше, чтобы развалился, подумал Лэйд, делая вид, будто пристально изучает гроссбух, но на самом деле механически скользя пальцем по строчкам. Чтобы её волосы рассыпались по плечам, чтобы она гневно фыркнула, как всегда в такие моменты, и принялась, подражая ему, неумело ругаться, пытаясь совладать с собственными прядями, чтобы в лавке на минуту воцарился весёлый переполох, которого так отчаянно не хватает старому тигру, уставшему раз за разом бросаться на стену…
Не лги себе, Чабб, не лги, будто не замечаешь этого. Она не просто предмет обстановки в твоей захудалой лавке, она прелестная юная девушка, наделённая природой столь щедро, что иногда делается даже как-то неудобно за ней наблюдать. Она мила, наблюдательна и обладает удивительной для своего юного возраста рассудительностью. Она мечтательна сверх меры и часто грезит странами, в которых никогда не побывает, и приключениями, которые никогда не происходят с продавщицами в бакалейных лавках.
Она хочет казаться серьёзной, но это даётся ей нелегко — она выглядит семнадцатилетней девчонкой в любом, самом строгом платье, а волосы то и дело норовят рассыпаться по плечам. Кроме того, когда она смеётся, лицо у неё делается как у подростка, а в глазах сверкают озорные, совсем не жгучие, искры.