Двадцать лет… Сознание Лэйда скользило в тёплых течениях, изгибаясь и ощущая величайшую свободу, ощущение которой даровано одним только детям моря. Великий Боже, я ведь даже не задумывался об этом, когда сказал Саливану. И верно — двадцать. Двадцать лет в самой страшной тюрьме из всех существующих, стократ более страшной, чем лондонский Брайдуэлл или даже королевский Тауэр. Непрерывно испытывающей тебя на прочность и терпеливо ждущей, где же, где же мистер Лэйд Лайвстоун даст наконец слабину, чтобы можно было сожрать его вместе с костями…
Из прихожей раздался скрип входной двери, невольно пробудивший Лэйда от той неги, которую даровала ему рыбья чешуя. Должно быть, он забыл накинуть запор, а ночной ветер Нового Бангора бесцеремонно вторгся в его лавку.
— Дигги! — крикнул он, — Запри дверь!
Момент был упущен, зыбкое ощущение спокойного счастья оказалось непоправимо нарушено. Невидимый океан, шелест которого он всё ещё слышал, сдался, отпуская свою добровольную жертву из мягких глубин, вверх, к безжалостному солнцу. Лэйд сделал ещё несколько затяжек, но уже без особенного удовольствия.
Двадцать лет, подумал он устало, ну надо же. Я был уверен, что не выдержу и года. Что сойду с ума, что застрелюсь, что сгину в очередной из ловушек, сотнями которых Левиафан усеивал мой путь. Что превращусь в огромную рыбу, что погибну, сунувшись в логово угольщиков, что закончу дни в сырых подземельях Канцелярии… Но не сошёл, не погиб и не сгинул. Раз за разом из какого-то нечеловеческого упрямства выныривал, и вновь пёр, часто вслепую, часто безоглядно, снова куда-то пёр, старый упрямый Чабб, тёртый лавочник из Хукахука…
То, что когда-то казалось мне битвой за жизнь и разум, давно стало обыденностью. Неудивительно. Когда тебя впервые ведут на расстрел, готов обмочиться от ужаса. Но если на расстрел тебя водят ежедневно, так аккуратно, как мальчишка доставляет утренний номер «Рупора», через какое-то время научишься приветствовать палача скабрёзными шуточками…
— А может, он просто не может меня отпустить? — спросил он вслух у пустой лавки, — Может, волей обстоятельств Левиафан так же привязан ко мне, как я сам к нему? Может, я даже не излюбленная его игрушка, а что-то вроде песчинки, угодившей в раковину много лет назад и сделавшуюся жемчужиной? Как вы думаете, мистер Хиггс?
Мистер Хиггс, конечно, нашёл нужные слова.
— «Подавать ли телячьи отбивные с горчицей, или же с паприкой, всецело остаётся на усмотрение хозяйки», — прочитал Лэйд вслух, — Мудро сказано, старина. Как всегда, очень мудро.
Сэнди открыла лавку ровно без четверти девять. Может, она и испытывала слабость к беллетристике самого дешёвого рода, но её пунктуальность была несомненной. Скорее Лэйд поверил бы в то, что Новый Бангор за ночь пришвартовался к Гонконгу, чем в то, что мисс Прайс нарушит раз и навсегда заведённое правило.
— Доброе утро, Дигги.
— Ах, у маршала шрам уха! — тут же отозвался Диоген из прихожей, — Город массам дорог!
— Не обращай на него внимания, — пробормотал Лэйд, с трудом поднимаясь из кресла, — Сегодня наш Дигги взял за моду общаться палиндромами. Бьюсь на шиллинг, запасов ему с лихвой хватит до самого вечера.
Он чувствовал себя разбитым и уставшим, как и должен чувствовать джентльмен его возраста, проведший ночь не в мягкой кровати, а в кресле. Сморило, должно быть. Не те времена, когда он мог бодрствовать по нескольку ночей к ряду, ожидая очередной напасти. Да, размяк старый Чабб, размяк… Не иначе, скоро его кошмарное величество Левиафан сожрёт тебя без соли…
— Пусть лучше палиндромы, — заметила Сэнди, — Я помню неделю, когда он изъяснялся исключительно деепричастными оборотами, вот это было настоящее испытание…
— Но не такое, как в тот раз, когда он стал говорить одними герундиями на букву «м».
Сэнди улыбнулась, заглянув в его кабинет. Глядя на неё, Лэйд в очередной раз подумал, что за эту улыбку ему следовало бы доплачивать своему деловоду лишних два-три шиллинга в месяц. В некоторых случаях она действовала даже лучше, чем рыбья чешуя.
— Ну, если считать… Ох, тушёная макрель! Что это с вами, мистер Лайвстоун? — глаза Сэнди испуганно округлились, — Ваше лицо, Чабб! Вы…
Он поморщился. Следовало ожидать, что все бесчисленные царапины, которыми украсили его брауни, не исчезнут за одну ночь. Благодарение Брейрбруку, он хотя бы позаботился об изрезанном в клочья костюме…