— По деловому. Я — владелец бакалейной лавки с Хейвуд-стрит и я…
— Надеюсь, вы не станете докучать ей долгими беседами. В такие жаркие дни мисс Гаррисон скверно себя чувствует. Третья дверь с конца по правую руку.
Это было сказано так спокойно, будто ему подсказали расположение ближайшего телефонного аппарата. Он-то думал, ему выделят сопровождающую — какую-нибудь сестру или монахиню…
— А вы не… Я полагал…
— Всё в порядке. Мисс Гаррисон обыкновенно бодрствует в это время.
Анфилада, которую ему указали, была столь длинна, что к её концу Лэйд ощущал себя так, словно отмахал всю Хейвуд-стрит от начала и до конца. Даже царящая здесь прохлада сейчас не приносила ему облегчения, по спине под пиджаком катился пот.
Глупо, глупо, глупо! — корил он себя, чувствуя затылком холодный взгляд монахини, пронзительный, точно невидимые лучи герра Ринтхена, — И тебя ещё считают самым рассудительным лавочником в Хукахука! Чего ради ты явился сюда, Чабб? Мучить парализованную женщину дурацкими вопросами? Только лишь на том основании, что она имеет несчастье быть связанной кровью с другой женщиной, которую Левиафан казнил изуверским способом? Может, и в самом деле решил принести ей эту весть? Почтенный Коронзон, Герцог Пустоты! Чем держать бакалейную лавку, мне впору продавать газеты на улице по пенни за штуку — это предел для моих умственных способностей!
Допустим, Левиафану вздумалось послать ему очередное испытание, надеясь проверить прочность рассудка — маленьких кровожадных хищников. Саливан забыл о них напрочь на следующий же день, значит, оно предназначалось не для него. Он был лишь случайно завязавшейся фигурой.
Но история закончена. Он, Лэйд, снова вышел победителем из драки, как выходил бессчётное множество раз, отстаивая своё право оставаться пусть и пленником, но свободомыслящим, который никогда не станет игрушкой в руках тюремщика. Брауни мертвы, их раздувшиеся тела увезли Канцелярские крысы. Миссис Гаррисон и ещё двое тоже мертвы. Для них эта история и подавно закончена. Тогда отчего так противно саднит в груди? Отчего Капитан среди бела дня вдруг заявился на Хейвуд-стрит? И что, чёрт возьми, не так с мёртвым садовником?
Остановившись напротив нужной двери, он постучал. Деликатно и осторожно, совсем не так, как стучал своим кулачищем Саливан. Всего лишь формальность — ведь не ожидал же он, что парализованная женщина распахнёт ему дверь?
Выждав для верности десять секунд, которых хватило на добрых две дюжины ударов сердца, Лэйд открыл дверь.
Прежде ему никогда не приходилось видеть парализованных, разве что изредка — на картинках в рождественских номерах журналов. Там парализованные выглядели обычно ухоженными благообразными старичками, с кроткой улыбкой взирающих вверх и как бы озарёнными светом внутренней добродетели, точно спелой луной.
Мисс Амилла Гаррисон походила на эти иллюстрации не более, чем он сам — на татуированного полинезийца.
Сперва Лэйд и вовсе не заметил её, так мало её ссохшееся тело занимало на кровати. Прикрытое хлопковым покрывалом, оно выглядело тонкой древесной корягой, и даже ткань бессильна была скрыть неестественно распухшие на фоне веточек-конечностей суставы вкупе с неестественной для лежащего человека позой. Лицо мисс Амиллы тоже казалось маленьким и ссохшимся, как старый чернослив. Обрамлённое жидкими серыми волосами, которые кто-то заботливо расчесал на пробор, оно выглядело так, словно поток времени стёр с него всё — мимику, черты, морщины, выражение. Оставил только тёмные невыразительные угольки-глаза, равнодушно глядящие в пустоту.
Единственное яркое пятно — книга на полке. Взгляд Лэйда схватил её, как голодный фокстерьер, но только лишь потому, что это был единственный предмет в каменной келье, несущий хоть какой-то тепловой отпечаток. Не вольнодумец Вольтер, понял он мгновением позже, не Рабле. Книга сказок. Из тех, что я сам когда-то читал. Ещё до того, как понял, сколько ловушек может создать собственное воображение. Наверно, монахини читали ей эти сказки. Ей — парализованной женщине, которая когда-то была девочкой.
Фарлоу говорил, ей около тридцати, вдруг вспомнил Лэйд, поспешно прижимая к груди котелок, но во имя всех Девяти, она выглядит как египетская мумия, пролежавшая в песках тысячу лет.
Он неуверенно кашлянул.
— Мисс Гаррисон? Позвольте засвидетельствовать вам своё уважение.
Прозвучало старомодно и по-дурацки — так никогда не говорят в Миддлдэке. Может, он внутренне полагал, что вложенная в эти слова чопорность каким-то образом сроднит его с этими холодными чертогами, где много лет пребывала мисс Гаррисон? Если так, то напрасно — ровно никакого эффекта его слова на лежащую женщину не произвели.