Пальцы все еще пытались нащупать спасительный амулет, хоть Лэйд и понимал, что даже если им суждено что-то нащупать, это ничего не изменит. Эта алая тварь слишком сильна для него. Невероятно, неестественно сильна. И дьявольски прозорлива. Так есть ли смысл затягивать чрезмерно мучения, не проще ли…
Лэйд шагнул ему навстречу. Мир перед глазами плыл, серые и сине-зеленые пятна наслаивались друг на друга. Боль огненной трещиной расколола правый бок и заставила его скособочиться, но он все еще стоял на ногах. Никто не скажет, что Лэйд Лайвстоун перед смертью встал перед своим убийцей на колени. Лавочники – народ упрямый, это известно всем в Хукахука…
- Ну ты, кровавый выкидыш дешевой шлюхи… - прохрипел он, выталкивая слова сквозь крепко стиснутые зубы, - Иди сюда и посмотрим, сколько дерьма выбьет из тебя старый Чабб, пока не устанет…
Он так и не почувствовал третьего удара. Но удар этот, должно быть, все-таки был, потому что последнее, что суждено было ощутить в жизни Лэйду Лайвстоуну, лавочнику из Хукахука, это благословенную темноту, распростершую над ним кожистые крылья летучей мыши и милосердно погасившей все сущее.
***
Лэйд никогда не ощущал в себе особенной тяги к спиртному, несмотря на то, что столоваясь в «Глупой Утке» имел привычку поглощать по меньшей мере четыре пинты светлого индийского за день, а вечер часто завершал бутылкой шерри, не говоря уже о крепчайшем фруктовом пунше, без которого не обходилось ни одно заседание Хейвудского Треста. В то же время он редко позволял себе злоупотреблять выпивкой или, по крайней мере, поглощать спиртное сверх той нормы, что считалась позволительной для человека его положения в Хукахука. Это в большей части было связано с инстинктом самосохранения, чем с душеспасительными проповедями сэра Джозефа Ливси[11], которые он находил такими же пресными и отталкивающими, как патентованные морские галеты. Даже трезвому разуму подчас непросто сопротивляться фокусам Нового Бангора, пьяный же и вовсе рискует сойти с ума, утратив четкость восприятия и заблудившись в Его зловещих миражах.
Тем не менее, блюдя образ, время от времени он позволял себе перебрать лишнего – жители Хукахука могли бы поверить в то, что по ночам на Хейвуд-стрит хозяйничает Ламбтонский червь[12], чем в лавочника, который отказывается от дармовой выпивки. Иной раз подобные пирушки, щедро спрыснутые spiritus vini[13], приводили его в затруднительные ситуации.
Так, как-то раз они со Скаром Торвардсоном ради эксперимента крепко нагрузились коктейлем, смешанным по рецепту из странного стихотворения «Плантаторский пунш», вычитанному ими от скуки в журнале «Фан» и состоящем из темного рома, сахарного сиропа, ангостуры и лимонного сока. Пойло оказалось воистину дьявольским и, хоть Лэйд мог поклясться, что в его состав не входило ни единой унции воды из Леты[14], на следующий день ему так и не удалось восстановить в памяти, чему они со Скаром посвятили последние сутки. Судя по всему, той ночью в Хукахука творилась какая-то странная ворожба, призраки которой тревожили Лэйда еще с полгода после этого. Так, во всех домах по Хейвуд-стрит северо-восточные углы комнат покрылись синеватым мхом, весь сахар на кухнях растаял, превратившись в карамель, столовые приборы оказались погнуты и перекручены самым странным образом, а мистер Эмфри Стоунджер, владелец хозяйственной лавки на углу, клялся, что его пес, милейший сеттер по кличке Паффс, тем вечером менторским тоном прочел ему вводную лекцию по экономическому национализму.
Бывали и более тревожные случаи. В другой раз скряга Маккензи выставил в счет старого долга бутыль контрабандного голландского женевера[15] на можжевельнике – и они так словно гульнули, что он очнулся лишь спустя два дня с головой, гудевшей как церковный колокол. Мало того, многочисленные обстоятельства свидетельствовали о том, что на его долю выпало немало приключений, которые его память по каким-то причинам не удосужилась сохранить. Так, манжеты его изорванной сорочки были покрыты причудливейшей рунической вязью, написанной, без сомнения, его собственной рукой и представлявшей собой гремучую эклектическую смесь из охранных кабалистических и, теософских формул, на прогулочной трости явственной отпечатались следы зубов, которые определенно не принадлежали ни человеку, ни собаке, а на носовом платке остались пятна засохшей крови – при том, что ни одной раны или пореза на его теле не сохранилось. Чем он занимался той ночью? В какое дьявольское приключение оказался втянут? Насколько близок был к смерти? Этого Лэйд знать не хотел, но с тех пор старался проявлять осторожность по части выпивке – осторожность, которая, как и все существующие в мире правила, нет-нет, но иногда нарушалась.