- Вы предали Доктора Генри, - с горечью произнес Уилл, - Вы и прочие его ученики.
Лэйд попытался напрячь до предела стянутые узлами предплечья, после чего полностью их расслабить. Он где-то читал, что подобным фокусом высвобождаются от путь ярмарочные ловкачи. Но то ли фокус был хитрее, чем казалось, то ли он упустил из виду какую-то деталь, ровным счетом никакого эффекта он не добился. Возможно, этот трюк прошел бы с обычным узлом, но только не с «Бараньим языком», затянутым умелой рукой.
Уилл не делал попытки ему помочь, молча и внимательно наблюдал за ним.
- Это в природе вещей, - отрывисто произнес Лэйд, прекратив наконец тщетную борьбу, - Так устроен мир, ученики всегда предают учителя. Только тогда они могут начать собственную жизнь, оторвавшись от питающего стебля. И вы когда-нибудь предадите своего старика Бесайера, не сомневайтесь. Когда возьмете все, что он может вам дать. Что же до «Альбиона»… Он с самого начала был поражен многими болезнями.
- Это не может служить оправданием.
- Не вам решать! - огрызнулся Лэйд, - Из уважения к вашей чувствительности многие детали этой истории я предпочел оставить за полями, зная, какое гнетущее впечатление они на вас произведут. Вы думаете, «Альбион» был алчущим истины братством? Сообществом ищущих свободы благородных рабов? Быть может, только в глазах самого Доктора! На деле же он был клубком грызущихся змей. Пытаясь нащупать Его уязвимое место, мы обнажили бесчисленное множество уязвимых мест друг у друга – и охотно разили их ядом. О, я помню наши обычные встречи! Графиня и Архитектор при каждом удобном случае трепали друг друга точно пара бешенных терьеров. Архитектор лишь выглядел благообразным седым джентльменом, внутри него жил фанатик-инквизитор, внемлющий лишь голосу холодной логики и безжалостно предающий огню все, на чем лежит хотя бы отголосок человеческого чувства! Графиня – полная его противоположность – извела всех нас своей проклятой любовью, теплой, липкой и податливой, как труп неделю пролежавшей в трюме крысы. Если бы Доктор Генри после первого же заседания не запретил приносить в клуб оружие, они бы убили друг друга задолго до того, как такая возможность выпала бы Левиафану!
- Каждому позволено идти к истине своим путем! Разве не это свело вас воедино?
- Скорее, стравило… Пастух и Поэт тоже ненавидели друг друга, их пикировки не превращались в дуэль только благодаря счастливым случайностям. Поэт требовал отвергнуть все рациональное, разумное и логичное, вернув разуму его первобытную звериную природу, Пастух же, этот самоуверенный делец с хваткой волкодава, неизменно насмехался над ним, и делал это чертовски ловко. Доктор Генри долгое время был голосом разума, унимавшим склоки, глушившим обиды и направлявшим нашу клокочущую от бездействия злость в нужное русло. Но и его силы не были безграничны. Мы видели это – чувствовали. Утомленные собственной беспомощностью, уставшие от вечной крысиной грызни и никчемных изысканий, мы ощущали, что и он сделался слаб. «Альбион», прежде казавшийся нам пусть и захудалой, но крепостью, все отчетливее делался подобием тонущего корабля, корабля, который неизбежно погубит свой экипаж, недостаточно проворный, чтобы отплыть на безопасное расстояние. Доктор не видел этого, он был упоен своей властью, возможностью бросить Ему вызов. Точно безумный рыцарь в дрянной ржавой кирасе, несущийся навстречу обжигающему дыханию дракона, не понимающий, что превратится в пепел внутри раскаленной стальной скорлупы. Он был обречен – он и его творение. Мы не хотели погибнуть вместе с ним. Борьба с Ним опьянила его, лишила разума, как капитана Ахава, сделалась смыслом его существования. Мы знали, что он не отвернет в сторону, пока не погубит всех нас.
- Но…
- Первым это действительно почувствовал Поэт. У него всегда был чертовски тонкий нюх, который он имел привычку подбадривать кокаином. Но потом почувствовали все мы, даже сухой угрюмый Архитектор, презиравший сантименты. Это было похоже на… Круги на поверхности моря. Незримое волнение вод. Мы вдруг ощутили, что чудовище, которое мы пытались познать и разглядеть столько времени, впадая в смертное опустошение и отчаянье, впервые шевельнулось на своем ложе. Проявило к нам интерес. Это очень… пугающее ощущение, Уилл. Очень жуткое. Мы поняли, что ощущает человек, который провел много лет, вглядываясь в бездну, и вдруг заметил, что бездна пристально вглядывается в него… И мы бежали.