Когда-то, когда он еще успел ощутить всю бесцельность начатой им борьбы, ему казалось, что именно здесь, в порту, заключен пусть к спасению. Что достаточно, миновав бдительных крыс, оказаться на борту какого-нибудь корабля, как он сможет превозмочь притяжение Нового Бангора, отправившись в путь, и неважно, какой станет конечная цель его маршрута.
Наивная, тщетная надежда. Стоило ему пробраться на какой-нибудь корабль, как в том немедля открывалась течь или ломалась машина или происходил пожар. А если ничего такого не случалось, судно неизменно опечатывала карантинная служба или же его ставили на прикол для долгого ремонта. Цепь случайностей, которой Он оплетал своих узников, была еще более прочна, чем цепь каторжников из закаленной стали.
Даже когда это сделалось очевидным, Лэйд, не в силах побороть привычку, часто приходил в Клиф, мучимый уже не жаждой побега, а тоской — чтобы смотреть на полощущие на ветру паруса и коптящие трубы.
Уилл был лишен подобного зрелища. К тому времени, когда они подошли к порту, на Новый Бангор опустилась темнота, совершенно скрыв порт и оставив на его месте лишь россыпь тусклых огней. Среди них выделялись более яркие, едва заметно покачивающиеся, в них Лэйд без труда узнал бортовые огни спящих кораблей. Среди них должны были быть и огни «Мемфиды». Если отправление не задерживается, она уже должна была прогревать котлы… Он уже собирался сказать об этом Уиллу, но тот опередил его.
— Как странно, мистер Лайвстоун.
— Что вас удивляет?
— То, где именно заканчивается наше с вами путешествие. Девятый круг Ада, если верить Данте, населен предателями — людьми, обманувшими доверившихся им. Однако…
— Позвольте перехватить вашу мысль. Клиф кажется вам не самым подходящим для этого местом?
Уилл кивнул с некоторым облегчением.
— Мне приходилось бывать в Клифе, и не раз. Не могу сказать, будто хорошо знаю его нравы, однако люди, его населяющие, в большинстве своем не производят впечатление людей, для которых предательство является привычным оружием.
— Вновь вы заладили говорить по-византийски, — пробормотал Лэйд, — Все верно, это Клиф. Люди, что здесь живут, редко претендуют на статус джентльменов и не стесняются этого скрывать. Что же до оружия, здесь обычно в ходу разбитые бутылки, булыжники и ножи, предательство же сродни изящному отравленному стилету, не созданному для грубых мозолистых рук. Впрочем, не следует считать, будто в этом дикарском и варварском краю понятие предательства незнакомо. Знакомо, и, смею заверить, еще как! Предателями тут обычно полагают тех докеров или грузчиков, которые за спиной у товарищей сговариваются с администрацией порта, донося до ее ушей кляузы и наветы. Такого в Клифе прощать не принято. Правила судопроизводства тут упрощены до предела, иногда мне даже кажется, что в своей простоте они куда элегантнее и эффективнее тех сложных механизмов, что так загромождают нашу британскую судебную систему. Если обвиненный в предательстве сослуживцев работник не может оправдаться перед лицом коллектива, его под покровом темноты ведут в порт и заводят на самый высокий стофутовый[225] кран. На ногу ему цепляют веревку, тоже длинную, но не длиннее девяноста футов.
— И что… потом?
— Да уж известно, что. Сталкивают его вниз. Только перед этим один из собравшихся специальным ножом, острым как бритва, быстро чиркает его от темени вниз, разрезая кожу до самой промежности. Говорят, приговоренный не успевает даже почувствовать боли — еще до того, как выступит первая капля крови, его уже спихивают с крана.
— А дальше?
— Дальше чистая математика, мой друг, — Лэйд издал смешок, который ему самому показался мрачным, как карканье ворона, — Веревка на десять футов короче того расстояния, что ему предстоит пролететь. Когда она заканчивается, страшный удар буквально вытряхивает человека из его вспоротой кожи оземь. Жуткая штука, доложу я вам. Некоторые умирают на месте, но некоторые, особо живучие, говорят, еще несколько минут остаются в сознании. Освежеванные заживо, воющие от боли, похожие на куски сырого мяса, они слепо бредут к морю, оставляя за собой кровавый след… Впрочем, я не собираюсь рассказывать вам о нравах Клифа, они в большинстве своем весьма грубы и суровы, под стать его обитателям. Я собирался рассказать вам историю предательства. Честно говоря, это было весьма заурядное предательство и произошло оно давно, много лет назад. Но мне показалось, что вы имеете право ее услышать. В том виде, в котором она известна мне.
— Я слушаю вас, мистер Лайвстоун.
— Тогда слушайте внимательно, — проворчал он, — Потому что времени осталось мало и повторяться я не стану. Доктор Генри резко остановился — что-то дернуло его за рукав…
Доктор Генри резко остановился — что-то дернуло его за рукав. Он подумал, что зацепился за чей-то зонт или трость — в людской толчее полуденного Миддлдэка это было не сложно, однако, попытавшись высвободиться, обнаружил, что кто-то держит его аккуратной, однако весьма крепкой хваткой.
Это не испугало его, однако на короткий миг внутренности обдало кипятком. Рука даже нырнула сама собой в карман пиджака, однако, быстро расслабилась. Чей-то горячий кислый шепот коснулся его щеки:
— Доктор… Черт, не дергайтесь, это я. Сохраняйте спокойствие, не привлекайте внимания.
— Отпустите мою руку, — холодно приказал Доктор Генри, силясь сохранить на лице невозмутимое выражение, — И уходите. Мне не о чем с вами говорить.
Человек, державший его за рукав, был высок ростом и отличался мощным телосложением, однако просторный плащ и сутулость позволяли ему не выделяться из толпы. И он бы не выделялся, кабы не знакомый Лэйду взгляд — уверенный, насмешливый, поигрывающий искрой — взгляд человека, который когда-то был ему знаком. Впрочем, подумал он, насмешливости в нем как будто с годами сделалось меньше, напротив, в нем поселилась явственная тревога. Ему хорошо был знаком ее маслянистый блеск, от которого взгляд делается скользким.
Хватка на его рукаве не ослабла. Напротив, усилилась так, что жалобно затрещала хорошая ткань.
— Нам нужно с вами поговорить!
— Боюсь, это желание не взаимно. Мне не о чем с вами разговаривать.
— Это не моя прихоть, — едва не прорычал человек в плаще, — Это вопрос жизни и смерти!
— Не моей, — кратко и сухо ответил он, — Так что будьте любезны…
— Бога ради, не будьте таким упрямцем! — чужой кислый шепот вновь обдал его щеку, такой горячий, что едва не обжег, — Помогите мне хотя бы ради того прошлого, что связывало нас!
— Черт, да не держите же вы так!.. Впились, точно бульдог! — процедил Доктор Генри досадливо, — На той стороне улицы есть переулок. Позади цветочной лавки. Идите туда, я приду следом. И не озирайтесь так, чтоб вас! Можно подумать, вы какой-нибудь шпион…
— Спасибо, Доктор. Жду вас там через минуту.
В переулок Доктор Генри зашел лишь семью минутами позже, пройдя до середины улицу и уверившись, что к его персоне никто из окружающих не проявляет повышенного интереса. Ничего удивительного. В полдень Миддлдэк наполняется великим множеством джентльменов среднего возраста в хороших костюмах, никто из них не привлекает к себе внимания. Почтенные граждане Нового Бангора, повесив замок на дверях своих лавок, отправлялись на обед, с достоинством кивая друг другу и приподнимая шляпы. Зеленщики и часовых дел мастера, застройщики и менялы, мясники и биржевые маклеры, страховые агенты и газетные критики — среди этой армии, облаченной вместо геральдических сюрко сюзеренов в неброскую серую фланель и потрепанный твид, он ощущал себя чужим, инородным, лишним. Но он надеялся, что это ощущение скоро пройдет.
Слежки не было, в этом он убедился, потратив несколько минут в бессмысленном разглядывании витрин запертых на обед магазинов и пристально изучая отражение улицы. В плотном людском потоке встречались весьма потрепанные джентльмены, чьи костюмы были обильно украшены винными яблоками, были и весьма подозрительные, с бегающим взглядом, похожие на воришек, но того, чего боялся Доктор Генри, в толпе не обнаружилось. Бледного худого человека в глухом черном костюме, пристально глядящего на него мертвым, ничего не выражающим, взглядом.