— Это… Фотокарточка мистера Олдриджа.
— Совершенно верно. Та самая, которая обнаружилась в его сейфе после смерти и которую мистер Розенберг взял себе на память, пока остальные делили прочие его вещи. А теперь будьте добры перевернуть её и внимательно изучить обратную поверхность на свету.
Крамби покорно взял пластину в руки — пальцы его задрожали, но справились с её весом.
— Немного поцарапана, кажется. Обычные царапины на стекле. Такое бывает со старыми пластинами.
— Смотрите внимательнее, мистер Крамби! — велел Лэйд, — Внимательнее!
Голос Крамби немного осёкся.
— Царапины и… Помилуй Боже! Похоже на… Письмена! Какие-то знаки! Не могу разобрать, но это не английский. Что-то другое…
— Определённо, нечто другое, — согласился Лэйд, — Безусловно, это не английский. Более того, ни один из известных вам языков. Хорошо, что вы не знаете его, потому что читать на нём надо с величайшей осторожностью и малейшая неточность может стоить невнимательному читателю жизни.
— Вы говорите о…
Лэйд склонил голову.
— Да. Это формула. Магическая формула на языке демонов.
— Её оставил мистер Олдридж?
— А кто бы ещё мог это сделать, хотел бы я знать?.. Фотокарточка лежала в его сейфе, не так ли? Наверно, он воспользовался тонкой иглой, чтоб вырезать письмена на стекле. Хорошая работа, и очень тонкая. Легко можно не заметить, если не знать, где искать.
Крамби задрожал так, будто через него пропустили слабое гальваническое напряжение.
— Вы… Вы можете это прочесть?
— А по-вашему, я тридцать лет посвятил тому, чтоб перебирать крупы и сортировать чай? — ухмыльнулся Лэйд, — Я — Бангорский Тигр, помните об этом? Да, я могу прочесть формулу. Она крайне сложна, но я думаю, что мне удастся произнести её без фатальных ошибок.
— И что… что она делает? — жадно спросил Крамби, держа стеклянную пластину на ладони с такой опаской, будто это была колба с нитроглицерином. И, в то же время, почтительно, как священную реликвию, — Это и есть он, путь к спасению?
— Я думаю, что да. Повторюсь, формула очень сложна. Даже я со своим опытом не могу расшифровать всех её элементов и графем. Но судя по тем элементам, что я вижу… Да, это путь к спасению. Ключ, дающий возможность выскользнуть из царства нематериального к дневному свету, который вы, ручаюсь, уже успели позабыть.
Крамби осторожно положил пластину на стол, не спуская с неё взгляда. Должно быть, не доверял своим дрожащим пальцам.
— Почему он сделал это? Почему оставил ключ?
Лэйд пожал плечами.
— Хотел бы ответить, да не знаю. Возможно, это был его страховочный билет с тонущего корабля — на тот случай, если он по какой-нибудь причине оказался на его борту. Или же… Шляпнику была свойственна определённая ирония. Может, ему, летящему вниз головой на камни, приятно было сознавать, что один-единственный спасительный ключ лежит у всех на самом виду, но люди, мнящие себя величайшими умниками в мире, не способны ни увидеть его, ни воспользоваться им.
— Эта карточка всю неделю стояла на столе у Розенберга, — пробормотал Крамби, — Мы посмеивались над его сентиментальностью, ведь добрых чувств у него было не больше, чем у белой акулы. А всё это время…
— Да, — сказал Лэйд, — Спасение всё это время было в футе от его носа. У вас на глазах. Но ни один из многомудрых джентльменов оказался не способен им воспользоваться.
Лэйд прошёл по зале, разметав ногой обломки. Некоторые были обломками мебели и столовых приборов, другие — обломками Коу и его страшных украшений, но ни то, ни другое его сейчас не интересовало. Канцелярский отдел, переоборудованный под обеденный зал, сохранил многие предметы своей прошлой обстановки, но ему пришлось порядочно повозиться, прежде чем в ворохе бумажных листов удалось найти два чистых, не смятых, не опалённых и не заляпанных серой дрянью. А вот писчее перо и чернильница нашлись почти сразу.
Разгромленный обеденный стол не годился для письма, Лэйду пришлось кряхтя вытащить в центр комнаты небольшую конторку, порядком потрёпанную, но всё ещё твёрдо стоящую на ногах. Чернила к его облегчению не успели превратиться в какую-нибудь неприятную субстанцию, перо покрылось серебряными прожилками плесени, но тоже не утратило пишущих свойств.
Крамби озадаченно наблюдал за его приготовлениями.
— Мистер Лайвстоун, что вы пишете?
Лэйд поморщился. Когда приступаешь к письму, сложнее всего начать. Уронить на девственно-белый бумажный лист первую каплю чернил. Наверно, каждый пишущий в этот миг ощущает некоторое душевное колебание. Словно творец мира, впервые решивший прикоснуться к своему детищу и ещё не знающий, каким оно выйдет. Некоторые миры получаются чертовски скверными, кто бы их ни творил…