Он сделался бы гроссмейстером какой-нибудь могущественной кроссарианской ложи, пожалуй, и это самое малое из того, чего он мог бы добиться. Живым святым у китобоев. Сакральным мудрецом, чье имя посвященные в тайны Левиафана произносят лишь шепотом, как некоторые имена, наделенные мощной силой. Пожалуй, можно даже представить, чтоб Розенберг в конце концов возвеличился до такой степени, что сам сделался бы одним из Девяти Неведомых. Безумие, конечно, но отчего бы и нет? Вот только… Лэйд усмехнулся. Вот только он оказался неспособен противостоять чарам острова, запершим его в кабинете и медленно выдавливающим жизнь. Недалекий лавочник прожил дольше самоуверенного мудреца, как это обыкновенно и бывает в жизни.
Обломки арифмометра лежали на прежнем месте, но от Лэйда не укрылось, что остатки сложного механизма изувечены еще больше, а мелкие осколки разметены по полу. Кто-то явно вымещал на несчастном аппарате злость. Как и на многих других предметах обстановки. Картины сорваны со своих мест и разодраны в клочья, рамы разбиты. Обшивка кушеток распорота, а сами они покрыты толстым слоем шевелящейся паутины, местами блестящей, точно сгустки слюды. Прежде чем Розенбергом овладел дух саркастичного фатализма, он явно пребывал в ярости и безжалостно громил обстановку собственного кабинета.
Надо заставить его говорить, подумал Лэйд. Я должен знать, где он находится, чтобы он не подкрался и не удушил меня, а то и чего похуже. Пусть болтает. Пусть тешит свою самонадеянность.
— Признайтесь начистоту, старина, ни черта не знаете о демоне и его планах. Вы просто захотели в последние часы своего существования уничтожить человека, которого презирали все эти годы. Крамби. Вы завидовали тому, что он, а не вы, стал во главе компании.
Розенберг отчетливо захрипел. Отделенный от Лэйда стеной из затянутой паутиной мебели, он явно воспринял эти небрежно брошенные слова всерьез.
— Нет. Я понял. Сообразил, что к чему в этом деле. Я ведь не идиот и не слепой. «Фолкс и Данхилл» предлагают мне…
Лэйд кивнул.
— Должность управляющего с окладом в сто пятьдесят тысяч фунтов в год. Я помню. Но сомневаюсь, что их предложение сохранит свою силу, если они увидят вас сейчас.
Голос Розенберга поник.
— Вы правы, — пробормотал он, — Слишком поздно. Впрочем, какая разница… Отчасти вы правы, я не все знаю. Я не знаю, что представляет из себя демон, это не та материя, с которой я привык работать. Но я доподлинно знаю, к чему он стремится.
Лэйду пришлось остановиться и несколько секунд простоять неподвижно. Если Левиафан наделил Розенберга в его новой ипостаси чутким слухом, тот мог услышать приближение Лэйда по ударам его сердца, сделавшимся тягучими и громкими. Пришлось немного помедлить.
— Как вы догадались?
Невидимый ему Розенберг усмехнулся.
— У меня есть некоторые соображения на этот счет. Но я привык считать себя деловым человеком, Лэйд, и мыслить как деловой человек. Делиться информацией, тем более такой важной, не получая ничего взамен, претит моей натуре. Допустим, я расскажу вам кое-что. Немногое, но то, что знаю доподлинно. А вы со своей стороны…
— Да? — осторожно произнес Лэйд, — Чего вы хотите взамен? Чашку кофе? Булавку для галстука? Запонки?
— Запонки… Едва ли они мне пригодятся. Не беспокойтесь, я не потребую от вас ничего чрезмерного. Только лишь небольшую и не очень обременительную услугу. Она не потребует у вас много сил, лишь толику времени, не большую, чем требуется для пары ударов сердца. Вы согласны на такого рода сделку?
Лэйд помедлил, ощущая, как тяжело и хрипло дышит Розенберг.
Согласившись оказать ему услугу, в чем бы она ни заключалась, он ставит себя в зависимое положение, подчиняет чужой — и явно недоброй — воле. С другой стороны… Разве он не исчерпал все средства, пытаясь играть самостоятельно? Разве не отчаялся, применив все свои таланты и способности, не получив ничего в ответ?
— Согласен, — произнес Лэйд, — Я окажу вам услугу, если она не будет противоречить моим интересам и интересам прочих уцелевших. Только на таких условиях.
— Годится, — легко согласился Розенберг, — Итак, вы хотите знать…
— Хочу знать, как вы догадались, — резко произнес Лэйд.
— Я не догадался. Я лишь сопоставил факты, вспомнил детали, обозначил тенденции. Я ведь именно этим и занимался по долгу службы, Лэйд, сопоставлял, обозначал, прогнозировал. В конце концов, Крамби платил мне за это жалованье, и весьма неплохое. Но догадался не я. Один человек подсказал мне. И вы не поверите, когда узнаете, кто это был. Лейтон.
***
Лэйд едва не споткнулся на ровном месте.
— Он?!
— Иронично, неправда ли? Никто не считал Лейтона большим умником, он и не был им. Самовлюбленный дурак, никчемный манипулятор и интриган. Но он сообразил первым. Не понял, но почуял верное направление. И поделился со мной своими подозрениями. Это было давно. Вы в ту пору еще бродили по зданию, ища невесть какие знаки, и бормоча себе под нос.
— И Лейтон пошел к вам.
— Не потому, что испытывал ко мне нежные чувства, — хмыкнул Розенберг, — Думаю, хотел набиться ко мне в союзники. Он всегда был расчетливым мерзавцем. Но я был слишком потрясен, чтобы раскинуть мозгами. Клерки еще не закончили выгребать из разгромленного обеденного зала обрывки слизких щупалец. То, что осталось от бедняги Кольриджа…
Голос Розенберга прервался, сменившись неприятными хлюпающими звуками, перемежаемыми шелестом бумаги. Лэйд замер, приникнув к опрокинутому шкафу. До Розенберга оставалось каких-нибудь десять футов. Он ощущал его присутствие, как ощущал и усилившийся запах — кисловато-сладкий, едкий. Напоминающий ему запах, что царит обыкновенно в подполе изъеденного термитами дома.
— Семя, брошенное Лейтоном, упало на благую почву. Начав размышлять о сказанном им, я быстро заметил закономерности и связь. Биржевые торги, в сущности, тоже основаны на сокрытых закономерностях и не выявленных связях. Но если уж научился постигать эту науку…
Розенберг работает с цифрами, а я работаю с людьми, вспомнил Лэйд, так сказал Лейтон.
«Я сразу понял. Едва только увидел, как старина Кольридж превращается в чертового кальмара. А мог бы догадаться еще раньше. Когда никчемная дура рассталась с собственным лицом. Когда выпивоха, которого я держал на работе из лучших побуждений, влил себе в глотку кислоту…»
«Я работаю с людьми».
Люди, подумал Лэйд, что-то, связанное с людьми. Все это время я искал демона, а надо было…
Но мысль оборвалась, запуталась, свилась затягивающимися кольцами, точно неправильно уложенная на дно лодки бечевка, мгновенье, и Лэйд потерял ее хвост. Осталось только слово «люди», которое он бессмысленно повторял раз за разом.
Люди, люди, люди, люди…
— Вздор, — выдохнул Лэйд, — Демону не нужны закономерности и связи, он получает удовольствие, измываясь над нами и казня самыми изощренными способами.
— Это вы так думаете, Лэйд, — почти тут же отозвался Розенберг, и голос его показался Лэйду не то сосредоточенным, не то печальным, — Но в глубине души вы понимаете, что за этим всегда было нечто большее. Вы даже сами заметили странный символизм, который стоит за всеми этими смертями. Если бы демон искал лишь способы выжать из нас побольше боли, он вскипятил бы кровь в наших венах. Для этого ему не потребовалось бы даже прилагать излишне много сил. Вместо этого… Обратите внимание, как неспешно и постепенно он это делает. Каждая смерть подготовлена и оформлена точно изысканная картина. Разве это подход алчущего боли садиста? Вспомните тех четверых, что познали его гнев раньше всех!
— Женщина, которой срезало лицо стеклом и…
Розенберг тяжело задышал. Дыхание у него было нездоровое, с присвистом, как у некоторых тифозных больных. Но голос все еще был хорошо различим. Неудивительно, учитывая, что их с Лэйдом разделяло всего несколько футов пространства.
— Да, те четверо. Они спаслись, но только потому, что тогда у него не было достаточно сил, чтобы расправиться с ними. Он еще не вступил в полномочия, если можно так выразиться. Но неужели вы не замечаете, Лэйд?